Зверь-из-Ущелья. Книга 2 - Соня Марей
Сердце стучало сильно и гулко. Я задыхался. Я пылал, и огонь, струящийся по венам, плавил меня изнутри. Как будто я выпил чашу жидкого золота, и оно сжигало внутренности.
Я взмахнул мечом, рубя невидимого противника. Клинок со свистом рассек воздух.
Ненавижу!
Ещё раз, ещё, ещё!
Сильнее! До искр в глазах, до желанного забытья.
Ненавижу!
Зрение подводило. Там, где лезвие рассекало воздух, мерещились огненные линии. Они сияли чистым золотом и таяли, но тут же появлялись новые – я желал порубить этот воздух на куски.
Быстрей! Ещё быстрей!
До свиста и звона в ушах, пока не начнёт дёргать и звенеть в груди, а руки не упадут безвольно вдоль тела.
Когда человек, которого ты долгие годы превозносил, к которому тянулся, окончательно теряет ореол непогрешимости. Когда рушится всё, к чему ты стремился, когда правда погребает под собой подобно груде камней – это больно. Это лишает опоры.
Я встал на колени, опираясь на меч и чувствуя, как лезвие входит в усыпанную листьями землю. Закрыл глаза и глухо застонал.
Как я похож на него... Гораздо больше, чем думал.
Мы оба причинили боль тем, кого любили.
Глава 27.
Что мне оставалось? Только смиренно сидеть и ждать, когда решится моя судьба. Каменный мешок, в который меня кинули, поглощал не только свет, но и надежду, и веру, и желание борьбы.
Мысли изводили, рвали на части, не спасал даже сон. Потому что во снах я видела остекленевшие глаза брата и прижатые к ране пальцы Реннейра. Во снах подсознание срывалось с цепи и, издеваясь, раз за разом подбрасывало страшные картины.
Наверное, я сдалась.
Наверное, мне не за что больше бороться. Всё, что было мне дорого, истоптано и замарано. Ложь, которую твердили губы на суде, уничтожила меня.
Скорее бы это закончилось.
И вдруг – скрежет. Каменная плита, служащая дверью, отъехала в сторону.
– Ты всё-таки пришёл? – спросила, не поднимая головы.
Волосы повисли спутанными сосульками, закрывая обзор, но мне не надо было смотреть – поступь отца я бы не спутала.
Он стоял у входа, дыша глубоко и размеренно. Потом прошёл вперёд и сел на скамью у стены.
– Решил навестить тебя перед посвящением.
Завтра мне исполняется двадцать.
– Не стоило. Ты ведь уже схоронил меня, просил больше не называть отцом, – произнесла с горечью. – Ты всегда любил только Орма, я была для тебя лишь средством достижения цели. Верховная жрица... Даже звучит нелепо.
Он странно молчал, не пытался кричать и спорить, не грозил, не ругался. Я подняла глаза и увидела лицо-маску. Отец смотрел на меня с каменным спокойствием, но внутри, я чувствовала, бушевал ураган. Если его всё время подавлять – разорвёт.
И тогда я приказала себе быть мягче. Он потерял любимое дитя, горе терзает сердце моего старика – такого даже врагу нельзя пожелать.
А мы с ним слишком долго воевали. Пора сложить оружие.
– Я надеялся, что эти семена не проклюнутся, но они оказались слишком крепки и проросли в тебе, – вдруг произнёс отец и нервно сплёл пальцы.
– Ты говоришь загадками.
Он низко наклонил голову и молчал так долго, что я начала переживать.
– Что значат твои слова? О чём ты?
Какие семена имеет в виду? Что значит "надеялся, что не проклюнутся"? Я чего–то о себе не знаю?
– Рамона… – наконец, послышался сиплый голос. И что–то в нём было такое, отчего стена показного равнодушия дала трещину. – Ты знаешь, почему умерла моя мать, твоя бабушка?
– Нет. Но ты можешь мне рассказать, – я поджала под себя озябшие ноги, приготовившись и дальше внимать его странным речам. Краем уха я слышала, что смерть бабки произошла при странных обстоятельствах, и с чего вдруг он решился заговорить о ней именно сейчас?
Пока я ещё похожа на себя.
– Её убил твой дед.
Кровь отхлынула от лица, и я невольно схватилась за ворот платья, дёргая его в сторону.
– Убил?..
Отец поднял сухие воспалённые глаза.
– Да, убил. Столкнул в ущелье.
– Но за что?!
Я не понимала, как он мог решиться на такое зверство. Убить собственную жену!
– За измену. Я – его неродной сын.
Вот и всё…
Внутри что–то рухнуло с оглушительным скрежетом. Я сидела, боясь пошевелиться и даже не моргая, всматриваясь в лицо отца с надеждой, что он всё же пошутил. Хотя такими вещами не шутят.
Но он оставался серьёзным, во тьме глаз плескались застарелая обида и печаль.
– Я ушам не верю…
– А ты поверь, Рамона, – недобро усмехнулся. – Поверь, что твой отец – грязный бастард, вымесок, и ты – его потомок. Вся наша кровь – испорченная. Грязная. Поэтому я почти не удивлён, что ты… ты...
Он не договорил. Время текло мучительно медленно, кровь барабанила в виски, и казалось, что я задыхаюсь.
– Это… я даже подумать не могла. Но тогда… – я растерялась и замолкла на полуслове, в голове царил настоящий бедлам, и у меня не хватило сил произнести «кто твой настоящий отец?».
– Она родила меня от лестрийца.
– От лестрийца?!
Лицо исказила мука, на щеках проступили багровые пятна, словно ему было очень-очень стыдно.
– Об этом никто не знает. Даже Орм… не знал. Только я, а теперь ещё и ты. И Этера, наверное, догадывалась. Тем тяжелее мне было принять, что ты пошла по стопам своей бабки, умудрилась влюбиться… – он поджал губы, будто попробовал что-то горькое. – …влюбиться в лестрийца.
– Любить – не преступление, папа! – не сдержавшись, я соскочила с койки и предстала перед ним в полный рост, босая и с растрепавшимися волосами. – Ты и сам это знаешь…
– Знаю, я любил твою мать, но это совсем другое!
– Я не о матери сейчас говорю, – я покачала головой и вздохнула. – Я знаю о тебе и Матушке Этере.
Глаза изумлённо расширились и забегали, но отец быстро взял себя в руки
– Всё это давно и надёжно похоронено. Того мечтательного идиота больше нет.
– Совсем нет?
Он качнул головой и вцепился пальцами в колени, будто боялся упасть.
– Совершенно. Я понял, что так будет лучше, и что любовь – это не то, ради чего стоит жертвовать всем. Ты тоже это поймёшь. Это неизбежно.
– Я не желаю
