Екатерина Неволина - Один день тьмы
Мужчина припарковал машину, еще раз обошел ее со всех сторон, затем открыл багажник. Там лежал большой черный, судя по виду, тяжелый чемодан. Перекинув через плечо ремень бывшей при нем сумки, приезжий взялся за ручку чемодана и вытащил его наружу, затем поставил машину на сигнализацию и пошел в направлении дома. Чемодан он нес легко, даже удивительно, что в невысоком и не слишком плотном теле скрывалась немалая сила.
Подойдя к подъезду, мужчина поставил чемодан на землю, достал из кармана куртки бумажку и еще раз сверился с написанными на ней цифрами. Скорее для порядка, он знал их наизусть. Набрав код, он вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и ключом, опять же извлеченным из собственного кармана, открыл непримечательную дверь.
За дверью находилась квартирка с крошечным коридором, маленькой кухонькой и одной‑единственной жилой комнатой. Судя по скудной старой мебели, это была одна из квартир, предназначенных и используемых исключительно для временного проживания.
Мужчина запер за собой дверь, обошел всю квартиру, заглядывая под батареи и шаря подо всеми поверхностями. Он действовал быстро и умело, как будто обыск квартир являлся его ежедневным занятием. Не обнаружив ничего интересного, мужчина снял куртку, извлек из своей сумки упакованный в аккуратную пластиковую мыльницу кусок мыла, тщательно вымыл руки и только затем, наконец, обратил непосредственное внимание на взятый из багажника «Лады» чемодан.
Внутри чемодана, к которому как нельзя кстати подошел один из ключей, хранившихся в воистину бездонном кармане чудесной черной куртки, оказались весьма странные вещи: маленький, чуть больше ладони, черный пистолет, сборная снайперская винтовка, которую мужчина тут же собрал и разобрал с такой легкостью, что стало понятно: он мог бы проделать это и с закрытыми глазами; патронташ с солидным запасом странных пуль, попробовав одну из них на зуб, человек удовлетворенно кивнул, пара небольших, судя по всему серебряных, гладких кинжалов и, наконец, большое серебряное распятие.
Вынув и придирчиво оглядев каждую из вещей, мужчина еще раз удовлетворенно кивнул и снова уложил их в чемодан. Все, кроме распятия. Распятие он повесил над диваном с незатейливой обивкой в цветочек, местами уже потершейся и полинявшей. Еще раз сходив в ванную и тщательно вымыв руки, он сел на диван, прямо под распятием, и, достав черную книгу, которую читал в самолете, вновь погрузился в чтение.
Судя по информации, помещенной на титульной странице, книга была Библией, изданной в Ватикане в середине XIX века.
Глава 7
— Как прошла поездка?
На Королеве сегодня были высокие сапоги‑ботфорты, черные лосины и черно‑белый корсет. Непокорные медно‑рыжие волосы собраны в небрежный хвост, перетянутый черной бархатной лентой. Иногда, глядя на нее, думаю, что неплохо сойти с ума и изобретать себе всяческие сумасшедшие наряды. Ей они очень подходят, я даже позавидовала. Хотя смотрелась она, конечно, на фоне темной пещеры весьма экзотично.
— Отлично, — ответила я, не собираясь вдаваться в подробности. Королева уже переговорила с Ловчим и, безусловно, знала от него обо всем, что случилось. Я напряглась, ожидая, что придется давать длинные объяснения тому, что произошло между мной и Виолой.
— Я слышала, что ты все сделала правильно. Я тобой довольна, — милостивая улыбка, как раз такие королевы дарят своим верным подданным.
Не может быть! Неужели Ловчий не рассказал о том инциденте с Виолой? Не может быть!
От растерянности я сделала реверанс — совсем как при дворе старейшины Московского Дома. Но Королева не удивилась. И вправду, ей ли удивляться странностям других.
Я с интересом наблюдаю за Королевой и исподтишка даже копирую ее жесты, надеясь научиться думать так, как она. Она слишком увлечена идеей грандиозной войны, поэтому еще не замечает этого. Она вообще сочетает в себе несочетаемые вещи.
Сегодня к ночи резко похолодало и с неба повалил густой снег, как будто кто‑то там распорол огромную пуховую подушку. Я опять смертельно скучала. Похоже, это становилось обязательной приметой последнего времени. Виола, которую мне пришлось вернуть из мира снов, боялась меня до дрожи и избегала оставаться со мной наедине, Ловчий в очередной раз отправился то ли на разведку, то ли навстречу новой группе диких, присоединяющихся к воинству Королевы, — мне об этом почему‑то забыли доложить. В общем, помаявшись от скуки, я отправилась прогуляться и стала невольным свидетелем очень странного зрелища.
На холме, под серебряным снегопадом, танцевала женщина в летящих белых одеждах. Она кружилась и замирала, медно‑рыжие волосы летели по ветру, в них вплетались снежинки и резвые ветерки. Я не сразу узнала Королеву. Она казалась сейчас очень мягкой, а еще ужасно древней — как эти камни у меня под ногами. И думалось, будто она танцевала здесь как минимум тысячу лет, с самого младенчества мира. А еще она пела. Тихо и протяжно пела на незнакомом мне языке. И ее песня, в свою очередь, вплеталась в ветер и в медленное кружение снежинок. Я чувствовала, что у нее и у зимы одна кровь. Быть может, она была той самой всадницей на белой лошади с алыми ушами, что студеной зимней ночью пугала одинокого путника где‑нибудь в лесистых предгорьях Шотландии без малого тысячу лет тому назад.
Я словно воочию увидела перед собой выложенный крупными камнями очаг, над которым висит тяжелый грубый котел, и молодую женщину со струящимися по плечам косами, которая, склонившись над огнем, тихо напевает. Я даже смогла расслышать слова ее странной песни:
Моя тихая песня ветром,Ветром северным в сердце стучится.Одеяло мне поправляетБелоснежно‑седая волчица.Проведет языком шершавымПо моим опустевшим глазницам,А вокруг — только снег да вьюга…Или мне это только снится…
Ей и вправду подпевал ветер… или сама песня была только завыванием и стонами холодного зимнего ветра… я никак не могла понять…
Миг — и наваждение миновало. Я снова очутилась на холме и смотрела на танцующую Королеву.
Сейчас я как никогда чувствовала древнюю силу Королевы, на миг мне захотелось склонить перед ней голову, признавая ее власть над собой. Перед моими глазами крупные снежные хлопья превращались в белоснежных оленей, преследуемых белыми волками, вслед за ними неслись полярные совы с распушенными перьями, и все это вертелось бесконечной каруселью.
И тут я словно почувствовала чье‑то мягкое прикосновение. То, что прикасалось ко мне, не было холодным или теплым, злым или добрым — скорее уж равнодушным, всеобъемлющим, и тем не менее в нем ощущалась забота и поддержка.
