Покоряя дракона - Валерия Лебедева
— Ты делаешь недостаточно! — голос срывался на крик, переполняемый горем, — Если ты ему не поможешь, я поджарю тебя и сожру! — ноги мужчины дрожали, так что мне легко удалось оттолкнуть его в сторону постели его пациента, — Делай свое дело!
Когда наступил рассвет, я бездумно крутила в руках ярко разукрашенную карточку. Приглашение на королевский бал, что пройдет сегодня в честь последнего дня ноября. Сегодня знать будет плясать, веселиться и наслаждаться жизнью, тогда как я, возможно, еще ближе познакомлюсь со смертью. Уставившись в окно, я вспоминала дни, в которые смогла разделить счастье со своим истинным. Их было так мало… Слишком мало. Какими теперь нелепыми казались страхи, еще более ненавистными стали в воспоминаниях препятствия. На смену перемежающихся отчаяния и надежды пришло одно единственное чувство — вина. Я снова и снова прокручивала в голове вечер, когда не поддалась зову собственного дара. А теперь, когда я пыталась почувствовать, что случится дальше, он не отвечал. Я будто оцепенела, до белых костяшек сжимая помятую картонку, но внутри себя билась в агонии. Пыталась договориться со злой судьбой, предлагая компромиссы, давала обещания, лишь бы загладить свою вину перед Александром.
«Я никогда-никогда-никогда не оставлю его ни на миг! Я не позволю ему защитить меня, а сама закрою его! Прошу, верни его! Умоляю…»
Стоит отдать должное, лекарь все продолжал порхать над герцогом, так же, как и я, лишаясь сна и еды. Был бы это акт альтруизма или же лишь страх — не было желания анализировать. Мне важен был только мой возлюбленный, остальное уже не имело смысла. Слушая его дыхание, которое постепенно выравнивалось, я так и торговалась с кем-то в своей голове, предлагая разную цену за его спасение. Иногда в коридоре недовольно визжала Элиза, которую отсылали прочь. Я не разрешила пускать кого бы то ни было. Никого.
— Ах, госпожа!
Я тут же подскочила, быстрым шагом обходя врача. Ресницы Александра задрожали, и я стала свидетелем тому, как он приподнял веки, наконец возвращаясь ко мне. Я упала на колени подле его ложа, целуя руку.
— Моя… госпожа, — едва он произнес эти слова, как закашлялся, в уголках губ выступила кровь. Не сдерживая слез, я прижалась к его боку, пытаясь насладиться хотя бы этими минутами. Только теперь я по-настоящему понимала — он умирал. Мучительно, болезненно, на моих руках.
По волосам скользнула ладонь. Обратив взор к истинному, я увидела, как он слабо и криво улыбается, точно хочет обмануть, что ему не больно. Бледность постепенно отступала, его руки становились теплее. Лекарь колдовал рядом, ощупывая его то в одном месте, то в другом.
— Ты поправишься? — мольба, произнесенная одними губами, вслед за которой я наткнулась на озадаченный взгляд лекаря.
— Простите, госпожа… — он отступил назад, возвращаясь к пробиркам, — У вас несколько дней.
Спрятав лицо в ладонях, я зарыдала. Больше не было сил сдерживать этот порыв. Чем больше я терпела, тешила себя бесплотными иллюзиями, тем яростнее был мой плач.
— Как же это… Как же…
Александр осторожно поглаживал мое плечо. Он ничего не говорил, не утешал. Не знаю, что было бы лучше. Да и как могло быть лучше? Чем сильнее осознание грядущей трагедии острыми иглами втыкалось в мою голову, тем быстрее билось сердце, до сильной боли.
Через несколько часов он смог подняться. Я поддерживала его, когда мой дракон изъявил желание спуститься в столовый зал.
— Хочу вернуться туда, где все началось, — его слабый голос совсем изменился. Ему было тяжело дышать, мы то и дело останавливались, чтобы он передохнул. Стражники помогли спуститься по ступеням, но мой единственный все еще пытался справиться сам, сопротивляясь собственной слабости. За закрытыми дверями зала он признался, что для нас, драконов, показывать немощь слишком унизительно. Когда я повела его к креслу у очага, Александр замотал головой.
— Нет, хочу поиграть.
— Ты серьезно?
Он внимательно посмотрел на меня, я же с тревогой сжимала его руку, что он закинул на мое плечо. Один уголок его губ был опущен и никак не участвовал в проявлении эмоций и речи, часть его лица парализовало, но Александр этого не чувствовал. Однако я не противилась, сделала, как он желал. Что еще я могла? Лишь попытаться сделать его последние дни счастливее. Я запрещала себе плакать, запрещала причитать, запрещала грустить и старалась улыбаться ему, хоть эти улыбки и были переполнены болью.
— Как ты себя чувствуешь?
— Все хорошо, — он выпрямился, любовно проводя тонкими пальцами по черно-белым клавишам, — Хочу сделать тебе еще один подарок. Правда… Теперь и не знаю, будешь ли ты рада, — он похлопал рядом с собой по длинной с мягкой обивкой скамейке. Глубоко вздохнул, настраиваясь, и извлек первые ноты.
«Подарок… Прости меня, моя любовь. Оказывается, вся наша истинность — прощальный подарок несправедливой участи, уготованной двум несчастным»
С первых мгновений мне показалось, что я знаю эту мелодию. Да… Я была уверена, что знаю. Даже вдруг подумала, что она была моей любимой, ведь я… Даже потянулась руками к инструменту, вдруг следуя желанию сыграть в паре. Как только я увлеклась исполнением, будто бы начала проваливаться. Я все еще сидела, я слышала прекрасную песню, но будто бы издалека. И вот, яркими вспышками перед глазами всплывали очертания празднично украшенного зала, улыбающееся лицо блондина в темноте пустого коридора, и эта мелодия…
Глава 11. Баронессы-невесты
— Поздравляю тебя, дорогая!
Я резко обернулась, покрываясь неприятными мурашками с ног до головы. Отец смотрел на меня с улыбкой, но мне все равно было не по себе. Он сильно изменился после, так называемого, общения со Сталваном. До того, печать горя была высечена в каждой новой морщинке на его лице, он все время хмурился и был печален. Теперь же беззаботно порхал по поместью, словно его перестала придавливать неподъемной плитой скорбь по старшей дочери. Матушка была казалась такой же довольной рядом с ним. Надо отдать ей должное, она организовала для нас с Каспаром очень красивый праздник.
— Спасибо, — я, смущенная этим навеянным колдовством вниманием, улыбнулась и поспешила отвернуться. Мне было не по себе — мои родители не были похожи сами на себя, и меня это угнетало. Я надеялась, что забвение подарит им спасительное спокойствие, но теперь они выглядели так, словно лишились души. Быть может, даже было нормально, что они оплакивают Ники, и теперь было слишком странно видеть их счастливыми. Их ничего не огорчало, ничего не беспокоило. Напротив, радовались, словно дети, помогая мне паковать вещи к переезду в новый дом. От чего теперь
