Симона Вилар - Ведьма княгини
Посадник зол был на такие советы своей боярыни, но понимал, что думает сама Ольга. Если она покажет, что не боится древлян, ей дадут войска. Но сам он переживал за Ольгу, зная лучше других, насколько хитры и коварны древляне. Ведь не единый год был у них посадником. Да и с чародейством их недобрым сталкиваться приходилось. Даже сейчас, когда Свенельд стоял на берегу Тетерева, ему казалось, будто что-то глядит на него из лесного сумрака. Лес-то на той стороне… Ранее Свенельд в теплое время к древлянам не ездил, все больше в холодную пору, когда полюдье начиналось. Может, поэтому древлянский берег казался ему словно незнакомым, чужим, зловещим.
Лес на той стороне и впрямь выглядел неприглядно. У реки он зарос деревьями, любящими воду, — серым тополем, осокой, ивой. Но Свенельд помнил, что некогда там было открытое пространство, а ближе к чаще он сам еще в первый год посадничества повелел расчистить просеку, проложить большак. Но где теперь тот большак? Только деревянное изваяние Велеса Путевого[76] в кустах указывало, где некогда начинался путь. Теперь же даже само изваяние божества дорог едва проглядывает из оплетавших его вьющихся растений, словно укутал его кто. А дальше…
Ладно, проберутся, прорубят путь. Не отступать же теперь. А все эти чары… Свенельд поежился. Его донимало ощущение, что за ним смотрят из сумерек чащи. Чей-то взгляд неторопливо и пристально обшаривал его лицо. В нем была какая-то равнодушная безжизненность, которая пугала сильнее всякой угрозы. Но Свенельд только тряхнул головой. Что ему все эти страхи! У него вон на поясе каленый булат меча. А против этого никакая нежить не устоит. Он это знал.
И все же когда рядом прозвучал спокойный голос, Свенельд вздрогнул.
— Ты тоже это чувствуешь?
Она, Малфрида. Стоит в своем багряном балахоне, обшаривает глазищами противоположный берег. Свенельд криво усмехнулся.
— А тебе самой как на родину возвращаться?
— На родину? — удивилась она. — Ах да. Познает еще меня эта родина!..
Улыбнулась так, что во мраке только зубы сверкнули. Или клыки? Она ведь так и осталась ведьмой, вопреки всем его стараниям. Вон и брюхатая, а все равно веет от нее чем-то нелюдским.
Малфрида, как и Свенельд, ощущала это пристальное непонятное внимание. Казалось, сам лес глядит на нее сквозь завесу мелкой вечерней мороси. Можно и испугаться… но она не боялась. Этот лес не был ей враждебен, она была с ним почти сродни. А вот люди… древляне… соплеменники… морок их возьми! Она ехала к ним с той же целью, что и княгиня: отомстить!
— Завтра на рассвете тронемся, — различила она голос Свенельда.
— Хорошо, — кивнула Малфрида.
Глянуть на них со стороны, так и не скажешь, что супруги разговаривают: стоят чужие, далекие друг от друга. Все, что еще недавно их связывало, как быльем поросло. Но Малфрида помнила, как просила за него Темного… С чего бы это? — дивило ее теперь. Проснувшаяся в ней суть ведьмы уже не ведала той всепоглощающей любви, какая была присуща древлянке Малфутке. Да и Свенельд теперь чувствовал себя не мужем ее, не покровителем, какой мог защищать ее, сделать счастливой, а просто спутником, которого с ведьмой связывают некие общие дела. Она казалась ему чужой, отстраненной, но ведь и не обойтись без нее. И он заговорил о насущном: сказал, что к древлянам они возьмут с собой не более сотни дружинников — много брать не следует, но этого вполне хватит, чтобы охранять княгиню да выполнить то, что они решили. И основу их отряда составят люди черниговского воеводы Претича: он парень честный, на него можно положиться, да и нечего Претичу в Киеве толкаться, представляя там силу своего князя Тудора Черниговского. Претич, правда, ворчит, что его людей пешими взяли, когда каждый из них конник отменный. Ну да он в древлянских лесах не ходил: это не степи, даже не светлые дубравы северянской земли с исстари проложенными тропами. Поэтому верховыми в путь тронулись лишь немногие: лошадь пугается, чуя нечто неживое. Правда, неживое при свете дня вряд силу имеет, а они решили ехать только по светлому времени.
Тут Малфрида наконец подала голос:
— Ты не сильно надейся, соколик мой, что нежить у древлян теперь только во мраке появляется. В подвластном Морене краю и солнце-то мало проглядывает. Поэтому главное, чтобы Коста и другие волхвы достаточно в силе были. Пусть выспятся сегодня всласть, а завтра я им подскажу наговоры, которые отведут чары с нашего пути. А кметям, что своим, что Претича, вели взять с собой по головке чеснока и по горсти соли. Не самый сильный оберег от нечисти, но все же помочь сможет.
Сказала это и пошла туда, где подле сруба сторожевой порубежной башни ее дожидался Претич. Свенельд про себя отметил, что этот парень вьется вкруг его жены, но посадника это не задевало. Только немного удивляло, как прикипел черниговец к его боярыне. Причаровала, что ли? Может, и причаровала. Ведь Малфрида понимает, что со Свенельдом у них все окончилось, а ей, как любой бабе, свой мужик нужен. Так думалось Свенельду. И думалось вполне спокойно. Да и Претич ему нравился, не ругаться же с ним из-за какой-то брюхатой чародейки. А вот с кем бы Свенельд поговорил иначе, это с неким волхвом Малкиней. Некогда этот Малкиня вернул ему Малфутку, сам просил увезти подалее от древлян[77]. Хитрый сукин сын! Обрюхатил бабу и посаднику подсунул. Ничего, Свенельд еще поквитается с ним. Уверен был, что этот волхв-советник князя Мала когда-нибудь попадется ему. Ибо если Свенельд и стал сторониться чародейки-жены, это вовсе не означало, что он простил обиду хитрому Малкине. Ведь если бы не Малкиня, если бы не дитя, какое носила Малфутка, Свенельд мог бы спасти ее от ведьминой судьбы. А теперь… Свенельд не знал, что делать, когда слышал в стороне развеселые смешки Малфриды и Претича. Для всех ведь она его жена, боярыня из Дорогожичей, она должна честь его рода блюсти, пока он не объявил ее свободной. Но как тут расстаться с ней, когда нужна она им с Ольгой?
А Малфрида уже и думать забыла о муже. Болтала с Претичем, выслушивала, как он рад, что к древлянам его взяли. Претич-то прославился своим умением со степняками сражаться, но ему любопытно и с лесным племенем повоевать. Этот молодой, рано выбившийся в воеводы парень явно нашел свое призвание в войне, он был отважен, ловок, он ощущал оживление и раж, если встречал опасность и мог проявить свою удаль. Жестокость войны его как будто не касалась.
— Я только одного не люблю — в тереме среди крынок с квасом да поучающих стариков прозябать. Вот тут уж скука меня берет, сонным становлюсь, толстею, тупею. А позови кто в дорогу, только свистни — жизнь сразу меняется. И несут меня крылья, словно соколом враз становлюсь. Но ты ведь поймешь меня, ты ведь побратим мой воинский, не забыла, чай? Я-то не забыл. Потому и радостно мне, что вместе едем.
