Бракованная жена. Я украла дочь ярла - Анастасия Миллюр
Келленвайн. Улыбнулся. Лейле.
Святой макаронный монстр…
В груди все сдавило, дыхание перехватило, а на глаза навернулись непонятные мне слезы.
— У меня есть кое-что для тебя, Лейла, — проговорил Келленвайн незнакомым мягким тоном, от которого давление под ребрами лишь усилилось.
И пока я пыталась справиться с волной неожиданных эмоций, он протянул крохе куклу. Глазки Лейлы буквально загорелись от радости, и она торопливо схватила подарок и уставилась на него со смесью восторга и неверия.
— Моя Лей… — пробормотала она и погладила куколку по волосикам. — Папа, спасибо!
Мне показалось, или Келленвайн и правда вздрогнул?
* * *
Келленвайн
— Ты попал, друг мой, — проговорил Микул, хлопнув меня по плечу.
А я даже не собирался спорить, наблюдая за Абигайль и Лейлой, которые, укрывшись шкурами, мирно спали в палатке. От них не хотелось отводить взгляда ни на миг. Ведь только пока они были в поле моего зрения, тошнотворное сосущее чувство в животе и боль в грудине отступали.
Подойдя к ним ближе, я поправил сбившуюся с плеча жены шкуру и осторожно, что бы не потревожить ее сон, убрал от лица белоснежную прядь волос. Она слабо вздохнула, будто даже во сне не разрешала себя касаться, и прижала к себе ближе нашу дочь.
Хозяйка туманов…
Абигайль вся была такая хрупкая и маленькая, но в то же время острая на язык и готовая ценой собственной жизнью защищать то, что ей дорого. В памяти вспыхнуло то, как она смело защищала Лейлу от собак, как шипела на меня дикой кошкой, как следила за мной с настороженностью во взгляде, готовая в любой момент выпустить когти.
Как раньше я мог быть таким слепым? Как не замечал, какая она на самом деле? Как мог обвинить ее в том, что она пыталась убить Лейлу?
Все дело в ненависти. Она застлала мне глаза пеленой и мешала увидеть дальше собственного носа. И раньше это было достаточным оправданием для меня.
Я пренебрегаю своей женой, потому что ненавидел ее. Да, так и было.
Влюбившись в Дафну еще зеленым юнцом, я не знал женщин, кроме нее, и какие бы красавицы меня не окружали, их красота меркла на фоне возлюбленной. Я никогда не сомневался в том, что она станет моей женой и матерью моих детей. Отправляясь на тот злополучный остров, я пообещал Даф, что по возвращении мы сыграем свадьбу.
Но на пиру в замке отца Абигайль, маленькая колдунья опоила меня до беспамятства, и мне ничего не оставалось, кроме как взять за нее ответственность. Я не мог позволить, чтобы у меня родился ублюдок.
Принося брачные обеты, я знал, что Даф для меня потеряна и надеялся лишь на то, что она сможет меня простить. Я бы не посмел сделать ее своей любовницей, она заслуживала счастливой семьи и дома, полного детишек. Мы должны были поговорить, она была смышленой и рассудительной. Дафна бы поняла меня, даже если бы ей было также больно, как и мне, но…
Но даже в бреду я не мог подумать о том, что по возвращении застану ее погребальный обряд. Кто-то послал птиц в замок, и она узнала вести о моей свадьбе из чужих уст.
Какой же силы вина и ненависть вспыхнули тогда во мне. Быстро распространяясь, они смертельной болезнью охватило мое тело и вылились на всех, кто меня окружал. И больше всего досталось Абигайль.
Ведь если бы она не опоила меня, мне бы не пришлось брать ее в жены, и Дафна осталась бы жива.
С того дня, как последние останки Даф развеялись на ветру, я ни разу не посмотрел на свою жену иначе, чем на посланницу морского дьявола, которая пришла лишь за тем, чтобы мучать меня и отравлять мою жизнь. И Абигайль полностью соответствовала этой роли. Она бросалась на меня, как голодная собака на кость, пачкала лицо краской, носила перья в волосах и была бесконечным источником головной боли. Половина всех поступающих ко мне прошений была так или иначе связана с ней. Она то крала, то приказывала кого-то избить, то рвала рыбакам сети. Даже страшно вспоминать…
Но потом она вдруг изменилась, а я не придал этому должного значения.
Ее краски и перья полетели прочь, и я вдруг обнаружил, что угловатая девочка, какой она была в семнадцать лет, превратилась в красивую женщину, а узкие штаны и облегающие туники лишь подчеркивали ее форму пусть и смотреть чуждо на женщине.
К своему стыду я начал ее желать.
Ее. Именно такую, какой она стала. Язвительную, порывистую, резкую.
Самое смешное, что я даже не понял, в какой момент она стала столь важной для меня. Все свои сны и мысли о ней, я считал проклятьем и колдовством. Даже не догадываясь, что они были чем-то большим.
Без моего на то ведома, Абигайль целиком и полностью захватила меня. Пробралась, как лазутчик, в крепость и подняла на башне свой флаг. И осознал я это, только оказавшись перед «ее» останками.
Меня накрыло такое ощущение потери и пустоты, будто я лишился ноги или руки. Или даже чего-то куда более важного.
До того момента я брыкался, сопротивлялся и отрицал ее значимость, я хотел выгнать ее из своей головы и вновь заполнить себя лишь Дафной, но даже не подозревал, что территорий свободных от Абигайль уже не осталось, она въелась в меня, заполонила собой все и выгромила все остальное.
И вот так, переполненный ей, я вдруг осознал, что ее больше не было. Нигде. Я не мог попросить прощения, не мог вернуть ее, не мог сделать ничего, и все, что мне оставалось, лишь горе и чувство вины.
Снова.
Я самоуничижительно улыбнулся.
Нет, я не ропчу на свою судьбу. Я заслужил все то, что испытал за последние дни. Так мне и надо за мою слепую ненависть.
«Ты предал меня», — прошелестел в голове голос Дафны.
Да, Даф, прости, но я больше не могу жить, цепляясь за прошлое. Я не повторю эту ошибку снова.
Прости.
— Что будешь делать теперь? — ворвался в мои мысли голос Микула. — Ты думаешь, госпожа Абигайль и есть Дочь Туманов? Все воины так считают. Она жила в Пустоши вместе с тритоном, все так, как и говорилось в послании.
Мне резко захотелось что-то сломать. Желательно голову Хельтайна.
