Чудовище в саду прекрасных цветов - Тамасии-но Кое
Я взяла его ладонь и потянула к котацу. Когими не стал сопротивляться. Влекомый мной, он поклонился столу и сел на подушку. Я тут же придвинула к нему миску с рыбой и потянулась к токкури[9], чтобы налить саке. Когими обмотал перышком зеленого лука кусочек рыбы и принялся жадно жевать, одобрительно промычал. Я протянула ему тёко[10]. Несколько капель саке пролилось на пальцы смертного. Взяв его ладонь в свою, я аккуратно забрала тёко и осторожно вернула ее на котацу. Он недоуменно посмотрел на меня:
– Что случилось?
– Простите меня, мой господин, я была так неосторожна и пролила саке на ваши пальцы. Позвольте мне исправить ошибку?
– Да что вы, Мизуки-сан? Это всего лишь несколько капель саке. Я сейчас вытру. – Он попытался отнять свою руку, но я лишь крепче сжала его ладонь и притянула к себе.
Я коснулась пальцев Когими языком и медленно, одну за другой, слизала слегка обжигающие, немного кислые капли саке.
– Что вы делаете? – Смертный отдернул руку и недоуменно посмотрел на меня. Тени языков пламени, плясавших в очаге, отразились на его лице.
Я посмотрела на огонь, затем перевела взгляд на Когими. Он в ужасе отпрянул – в моих глазах танцевало то же пламя, что и в очаге. Моргнув, я погасила пламя в зрачках. Когими нервно сглотнул и продолжил смотреть мне в глаза.
– Что с вами, мой господин? Вы так странно смотрите на меня. – Я изобразила удивление.
– Ничего. – Он помотал головой, будто пытался прогнать от себя видение. – Привиделось. И я уже просил не называть меня господином.
– Давайте есть, Когими-сан. – Отщипнув палочками кусочек рыбы, я поднесла их к его губам и жестом предложила съесть угощение.
Не отводя от меня глаз, Когими покорно открыл рот и принял горячую рыбу. Проглотив, не жуя, он потянулся к батату, очистил верхнюю часть от кожуры и с жадностью впился в него зубами.
– Ммм… – довольно промычал Когими.
Взяв обеими руками тёко, я снова поднесла саке к смертному. На сей раз я не стала отдавать посуду ему в руки и сама напоила несчастного.
– Почему вы сами не едите? Ведь вы были так голодны? – он кивнул в сторону моей пустой миски.
– В моей деревне так не положено. Отец всегда учил меня сначала накормить мужчину. Он говорит: «Сначала отдай должное мужчине. Покорми его из рук своих и лишь потом, когда он насытится, поешь сама». Я выполняю свой долг, когда кормлю вас. – Низко поклонившись ему, я отщипнула бамбуковыми палочками от рыбы кусок побольше.
– Ну, раз в вашей деревне так принято… – жуя, произнес Когими, – я с удовольствием приму еду из ваших рук.
– А вам не кажется, – сморщив нос, я отщипнула очередной кусок рыбы, – что у этой еды странный запах?
– Нет, рыба восхитительно пахнет! – Аккуратно сняв кусок рыбы с бамбуковых палочек, он с аппетитом прожевал мое подношение.
– Но меня преследует запах навоза…
– Разве? Я ничего такого не ощущаю. – Он повертел головой по сторонам, принюхиваясь.
– Ну как же, от рыбы очень дурно пахнет, – захватив палочками самый большой кусок, я поднесла его к носу Когими, – вот, принюхайтесь. Разве вы не чувствуете зловоние навоза?
Смертный слегка наклонился и шумно втянул ноздрями аромат, исходивший от кусочка рыбы, который я с помощью бамбуковых палочек поднесла к его носу.
– Пахнет рыбой, – заверил он меня, снимая губами подношение с палочек.
– А вот на вкус… – он сморщился, но продолжил жевать, – действительно, как навоз…
Когими выплюнул то, что так и не смог проглотить, в миску и с ужасом уставился на зеленую, источающую отвратительный аромат, навозную жижу.
– Что это, как такое могло произойти? Только что тут была рыба! – Ничего не понимая, округлившимися глазами Когими таращился то на меня, то на навозную кашицу в своей миске. Оторвав взгляд от меня, он посмотрел на рыбу, которая мгновение назад дымилась и аппетитно выглядела. А теперь перед нами стояла миска, полная коровьего дерьма вперемешку с непереваренной соломой. Над зловонной кучей кружился рой мух. – Фу-уу!
Когими брезгливо сморщился и начал выплевывать остатки съеденного, но этого было недостаточно. Следы навоза, размазанные по языку, все равно остались во рту, он начал озираться по сторонам в поисках воды.
– Воды! – хрипло закричал Когими, но ничего похожего на воду рядом не оказалось, все миски внезапно опустели.
На столе стояла тёко с саке. Смертный схватил ее и попытался опрокинуть содержимое себе в рот, но, благодаря мне, из посудины не вылилось ни капли. Он снова стал сплевывать навоз, но я сделала так, чтобы новые куски вновь и вновь появлялись на его языке, сколько бы он ни пытался их выплюнуть. Тогда Когими высунул язык и пальцами попытался счистить с него прилипший навоз. Согнул руку в локте и громко сплюнул в рукав кимоно, попутно вытирая о ткань язык. Сейчас он был похож на змею, которая жадно хватает раздвоенным кончиком языка воздух. Это навело меня на одну мысль…
– Что с вашим языком, мой господин?
– А что с ним? – перестав лизать рукав, спросил несчастный.
– Он вытянулся и раздвоился, как у змеи. – Я поднесла Когими большую черную чашу с водой, чтобы он смог увидеть свое отражение. Длинный, с двумя кончиками язык рвался изо рта обескураженного смертного.
– О великая Инари! Чем я так прогневил тебя? Что я сделал не так? – Он с жадностью накинулся на чашу с водой, но тут же выплюнул все обратно. Вместо воды я попотчевала его коровьей мочой.
– Ты прогневил Инари? – Я поднялась на ноги и теперь возвышалась над бедолагой.
Когими вздрогнул, помутневшие глаза округлились. Он испуганно озирался обезумевшими глазами по сторонам. Наложенное на него колдовство действовало безупречно.
– Мне казалось… – задыхаясь от выступивших слез, он распластался на полу. – Я вел праведную жизнь… Чем я мог оскорбить Великую богиню? Всегда делаю ей подношения в храме. Очевидно… хозяева дома решили так подшутить над нами за то, что без разрешения зашли в их дом и ели еду. О, мой язык! – Когими застонал и закрыл глаза руками.
Он лег ничком, поджал ноги, вытянул руки перед собой и начал неистово молиться Инари.
– Встань, сын мой, и объясни, как ты мог изменить своей жене Акасси?! Разве она заслуживает к себе такого отношения? – раздался над Когими низкий мужской голос.
Он поднял голову и посмотрел на меня. Теперь перед ним была не юная прекрасная дева, в чьем облике я явилась ему, – над несчастным возвышался
