Ведьмина дочь. Руны судьбы (СИ) - Екатерина Сергеевна Богданова
— Не называй меня папуша, старая шувани, ненавижу это слово!
Неужели это произнесла я? И ведь даже голос появился, несмотря на хрипоту.
— Вот видишь, нам нужно вернуть ило в барунэ и тогда всё наладится, — проговорила она.
Судя по тому, что в речи Вадомы появилось много цыганских слов, старушка сильно волновалась. И по её словам выходило, что либо она помешалась, либо я выпустила из гримории что-то, что не стоило выпускать.
— Объясни, — прошептала я, чувствуя в какой-то степени облегчение от того, что не помню о произошедшем после того, как открыла книгу.
— Рано тебе ещё, папуша. И открывать барунэ было рано, и знать. Не готова ты, горе глаза застит, душа черноту принимает. Вот освободишься от прошлого своего, тогда и готова будешь, а уж захочешь принять, или нет — то только твоё решение будет, — как всегда ушла от ответа Вадома.
— К чему привели твои тайны? Я всё равно открыла гриморию и по незнанию сделала что-то не так. А если бы ты мне всё объяснила, этого не случилось бы, — сказала и отвернулась.
Вина и обида грызли, как голодные псы. Да, я совершила ошибку, но ведь цыганка могла это предотвратить, хотя бы немного приоткрыв завесу тайны своего прежнего ремесла. Теперь она называла себя састыпнарья, что означало целительница. А раньше эта маленькая, иссушенная годами, старушка была одной из сильнейших шувани Веринайских степей. Но, несмотря на огромный запас знаний, Вадома не учила меня управлять своими силами, наоборот, сдерживала и всячески отговаривала от познания своих возможностей. И вот итог, я пострадала, и страшно подумать, что пострадал ещё кто-то. Или может пострадать, если не удастся исправить то, что произошло.
Вадома только поцокала языком в своей привычной манере, когда была чем-то недовольна, и вышла, так и оставив меня связанной. Запах тлеющих трав одурманивал и я то приходила в себя, то впадала в полусонное состояние. Когда пришла в себя в очередной раз, за окнами вагончика было темно и тихо, внутри же горели свечи и всё так же тлели травы в чаше. А посреди вагончика сидели Вадома и Зария, склонившись над раскрытой гриморией и о чём-то споря в полголоса.
— Она не выдержит, мала ещё для такого, — шептала Зария, нещадно тыча пальцем в старую книгу.
— Сама мала, да душа старушечья, — возразила Вадома. — Чувствую, выдержит. Сейчас не то в себе держит, а горе да обида сил дадут вернуться. Местью девочка на земле держится, ради мести по ней ходит и не уйдёт, пока не отомстит… или не простит. Так то.
— Что вы собираетесь со мной делать? — спросила тоже шёпотом, будто боясь испугать и растревожить притаившуюся по углам тьму.
— Очнулась, пора, если ты не передумала, — проговорила Зария, пристально глядя на Вадому.
— Не передумала, я её поведу, а ты будь рядом, если что не так пойдёт, кидай барунэ в огонь. Уж лучше так, чем ещё кто вырвется.
— А вы меня не забыли посвятить в свои планы? И спросить, согласна ли я? — спросила, дёргая верёвки на руках.
— А нет у тебя выбора, чяёри, пока нет, — грустно улыбнулась Зария, и вышла из вагончика.
Вот теперь мне стало действительно страшно. Зария в принципе не умела грустить, она либо злилась, забрасывая Ронияка всем, что под руку попадётся, либо смеялась до упаду и всех задирала своим острым языком. Но грусти на её лице, наверное, даже муж никогда не видел!
— Послушай, папуша. Ты открыла не книгу, а барунэ — темницу, в которой уже больше пяти веков томятся грязные, жестокие духи, ило. Те, кто продал свои души бэнгу за силу и власть, но не смогли их удержать из-за жадности и гордыни. В тебе есть сила, но ило сильнее и хитрее, они увидели твои слабости и проникли в наш мир через них. Они сейчас притаились в тебе, и если их не вернуть в барунэ, то они выйдут наружу, захватят твои тело и разум. И польются реки крови, а кровь та будет на твоих белых ручках. Сейчас мы с тобой вернём вэрго в барунэ, закроем злых духов в темнице. Я поведу тебя, но победить зло в себе ты должна будешь сама, это твоя борьба.
Я слушала старую цыганку и холодела от ужаса, от осознания того, что могло произойти, если бы Вадома не отобрала у меня гриморию. Я чуть не выпустила зло в мир, чуть не вернула тёмные времена жертвоприношений и каннибализма. Ну почему Вадома не сказала мне, что её гримория не что иное, как одна из тринадцати дверей в мэрибэн — мир мёртвых порождений тьмы. Умирают только тела, а питаемые ненавистью и жестокостью души слишком сильны, чтобы уйти, они остаются среди нас и после смерти. Вот и были созданы тринадцать книг-ловушек, которые отправляют духов туда, где им и место. Сама циганка мне об этом и рассказывала, но про гриморию свою упомянуть забыла.
И сейчас Вадома поведёт меня в Мэрибэн, в мир мёртвых духов. А оттуда не возвращаются. По крайней мере не в своё тело! Да и попасть туда можно только умерев! А я не собираюсь умирать. Только не сейчас, в двух днях пути от Верна, от убийц моих родителей!
— Ты боишься, Амируна, — покачала головой старушка.
А по имени Вадома меня называла всего три раза за все эти годы: когда я вспомнила своё имя, когда выбрала номер, которому буду обучаться, и когда впервые встала на канат над огнём и клинками. Сейчас назвала в четвёртый раз.
— Забудь про страх, в нём твоя слабость, а тебе нужно быть сильной. Впустить тьму легко, изгнать сложнее, — говорила цыганка, присаживаясь рядом со мной и кладя гриморию мне на живот. — Мы вместе сильнее, мы справимся. И ты опять пойдёшь танцевать на своём канате, а я буду гадать доверчивым кумушкам, обещая богатого мужа и красивого любовника, — приговаривала она, отвязывая мою правую руку.
Потом положила её на раскрытую книгу, сверху уместила свою сухую, со скрюченными узловатыми пальцами ладонь, закрыла глаза, громко прошептала "Отпсирадэм" и надавила.
Я закричала от хлынувшего в меня огня.
Всё завертелось в сумасшедшем вихре, перед глазами мелькали перекошенные болью лица, с разинутыми в безмолвном крике ртами. В какой-то момент наступило облегчение, огонь изменил направление и теперь выходил из меня. А когда поток иссяк, наступила полная темнота. Только ощущение чьей-то руки, крепко сжимающей мою ладонь, не позволяло окончательно затеряться
