Хлоя Нейл - Завеса
Когда Гуннар допил чай, и магазин был заперт накрепко, мы пошли по улице Роял, мимо полуразрушенных кирпичных домов, затем повернули к улице Канал. Как и сообщил Гуннар, толпа уже была огромной.
Раскачивались несколько из оставшихся пальм, воздух становился прохладнее, солнце опускалось за горизонт. Звуки и запахи Ночи войны уносил бриз: мелодию духового джаза, фруктовый запах сегодняшнего Напитка, стойкий запах фейерверков.
Авангардцы стояли в начале улицы Бурбон, дирижёры размахивали жезлами под самодельными арками из металлолома, бумажных цветов, бус с предвоенных парадов Марди Гра. В этом году темой парада Ночи войны был рай, поэтому они также держали пальмовые ветви, испанский мох, и цветы, сделанные из обрезанных банок из-под содовой.
Парад пойдет зигзагом по Кварталу, вниз по улице Бурбон к улице Св. Анны, а затем к площади Джексона, великолепному парку, который не смогла разрушить война. На площади парад превратится в вечеринку, которая будет длиться, пока не устанет банда, не закончится выпивка, или пока нас не разгонят Сдерживающие.
— Клэр! Гуннар!
Мы огляделись и увидели Таджи, которая махала нам с середины улицы. Она была высокий и стройной, с бархатной темной кожей и кудрявыми волосами, которые обрамляли лицо с красивыми скулами и широким ртом. Сегодня на ней было шафрановое боди, с прозрачной фиолетовой туникой, на ее пальцах сверкала дюжина золотых колец. Весь этот ансамбль — струящаяся по ее сильному телу ткань, делали ее похожей на языческую богиню.
Она была шикарной, помешанной на своей работе и обычно невозмутимой.
Если только дело не касалось магии.
Таджи была на несколько лет старше меня. Она родилась в маленькой общине в Акадиане, франкоговорящей части Луизины, но оставила штат после окончания школы. Раньше ее мама и тетя, а до них бабушка, практиковали вуду, изготавливали гри-гри и кью-ол[3] для соседей, помогали им призывать лоа[4] и духов.
Таджи считала их шарлатанками, злилась и стыдилась того, что они хотели привлечь ее в семейный бизнес. Лишь когда открылась Завеса, мы узнали, что у практикующих вуду и худу, ясновидящих и фокусников действительно есть какие-то силы. Но я не уверена, попадают ли родственники Таджи под эту категорию.
В итоге она помирилась с мамой и тетей. Но не говорила о них много, лишь то, что они часто переезжают. Она никогда не хотела говорить о них или о магии.
Сейчас Таджи получает высшее образование, изучает лингвистику в Тулейне, единственном открытом в Луизиане университете. Она опрашивала выживших в южной Луизиане, чтобы узнать, как война повлияла на язык в Зоне.
В университете я не училась, но и так справляюсь. Я читала все, что могла, и на улицах я научилась тому, чему не научишься на уроке. Но я все равно уважала то, что Таджи знала так много. Иногда даже немножко завидовала, хотя и знала, что сама выбрала магазин.
Мы обнялись, а с Гуннаром они расцеловались в щеки.
— Эй, ребята! — она постаралась перекричать грохот барабанов. — Счастливой Ночи войны!
— Счастливой Ночи войны! — крикнули мы в ответ. Из своей большой сумки на плече защитного цвета она вытащила бумажные стаканчики и бутылку лимонада с Напитком.
— За Новый Орлеан, — сказал Гуннар. — Пусть всегда остается странным.
Я отпила, мои глаза расширились от сводящего рот кислого вкуса с ярким привкусом алкоголя.
Таджи хорошо давался язык. А вот химия не очень.
— Очень… крепкий, — сказала я, пока Гуннар хрипел за мной.
— Это бензин? — спросил он.
— Что? — Таджи удивленно моргнула. — Ты о чем?
Она попробовала напиток.
— Хорошо получилось, да? Хорошо.
— Это почти напиток, — сказал Гуннар, затем указал на улицу Бурбон. — О! Глотатели огня.
Когда Таджи повернулась посмотреть, он забрал мой стакан и вылил оба в коробку, с росшей в ней травой. Я сомневалась, что растения переживут эту ночь.
— Гумбо, — прошептал он кодовое предупреждающее слово.
Я люблю Таджи. Но за все наши воскресные ужины — еженедельную традицию, мы поняли, что она не умеет готовить. Насколько я понимаю, ее вкусовые ощущения не такие, как у других, и ей в общем-то не интересна еда. Я не считаю себя гурманом, но предпочитаю что-нибудь съедобное жевательному картону. И это мягко описывает то гумбо, что она однажды вечером приготовила для нас. После этого мы с Гуннаром старались удержать ее подальше от плиты.
Раз уж не было смысла распекать того, кто вообще не видит смысла в готовке, Гуннар просто продолжал улыбаться.
— Очень хорошо, — сделал он комплимент после того, как вернул мне мою кружку, но покачал головой, когда она протянула ему бутылку. — Не хочу начинать слишком рано.
Ее глаза сказали, что она не купилась на извинения, но спорить не стала.
— Сам разберешься. Мне нравится твое платье, — сказала она мне.
Я посмотрела вниз. Наверное, оно было немного старомодным для Ночи войны, но и по этой же причине, оно казалось более уместным. В конце концов, именно поэтому мы здесь — вспомнить традиции и роскошь, которую больше не можем себе позволить.
— Спасибо, — сказала я. — Ты выглядишь восхитительно.
Таджи проигнорировала комплимент. Она их не очень хорошо воспринимала, я считала, что это остаточное чувство вины от того, что она приходит домой с большим, чем у нее было, когда она ушла. И, наверное, с большим, чем есть сейчас у ее семьи.
Когда Авангардцы приготовились идти, музыка стала громче. Над нами разливались золотые фейерверки, а мое сердце замерло, когда толпа криками вторила грому.
— Nous vivons! — прокричали мы вместе. Это означало «мы живы» — наша мантра памяти, горя и радости от того, что мы пережили войну, хотя и жили в тени.
Вперед вышли Авангардцы, перья и блестки сверкали в свете газовых горелок, заменявших фонари. Мы были в нескольких дюжинах футов от остальной толпы, и могли сделать лишь несколько крошечных шажков вперед. Нам потребовалось десять минут, чтобы дойти до арки, которая с обеих сторон охранялась агентами Сдерживающих, в грязно серой форме и черных ботинках. Они осматривали толпу в поисках тех, кто ищет неприятностей.
Один из агентов встретился взглядом со мной. Я вымученно улыбнулась и притворилась, что всего лишь рыжеволосая девушка в толпе.
Проходя под аркой, Гуннар, Таджи и я взялись за руки, цветы из банок содовой сверкали, когда их шевелил бриз.
Гуннар сжал наши руки.
— Давайте сделаем эту Ночь войны запоминающейся, дамы.
* * *
Люди были уверены, что им понравится Ночь войны, не смотря на жару. Праздник был роскошью, которую они ни за что бы не пропустили.
