Любовь в былинном стиле - Катерина Яковлева
Вот пришла в земли белорусские весна-веснянушка. Тронула весна земли холодные, дохнула на них ветром тёплым, ласковым. Покрылась земля росой белёсой, засверкала на проталинах. Уж и не разгадать было: то ли снег ещё в роще пестится, то ли в платье из росы-жемчуга землю девственную белорусскую принарядили.
Заблестели стволы берёзовые, засветилися, солнцу весеннему поклонилися, почками, да ветвями перекрестилися. Стало в роще белым-бело, да светлым-светло, вся земля белорусская засветилася.
Посветлело ещё более лицо Олесино, и ни дать ни взять – птица белая. Гордая, неприступная, одинёшенька.
Как и все годки на дворе правила. Правила, порядок блюла. Помогал ей лишь Трофим-сухарь, плотник-труженик, мужик странненький. Он людей не знал, ни семьи не знал, сухарём-бобылём к Олесе в дверь постучал. Постучал, попросился на работу к ней. А уж к ней стучал неспроста мужик. Прослыхал Трофим во округе своей, что сухая-неприветливая Олеся была. “Ну как я. Так и сладимся”, – подумал так плотник-труженик и остался он у Олеси по двору дело вести.
Вот одним деньком всю работу во хлевах Олеся переделала, кур загнала за ограду, коз подоила, а потом матушку свою поправила, да и в поле с кобылицей засобиралася.
Воспорхнула вечером Олеся на кобылку свою верную, понеслась во поля весенние. Так весна Олесю всколыхнула, что во рощеньке во берёзовой кобылицу свою Маланку она усмирила. Слезла девица с кобылицы, заломила руки к солнышку уходящему, да взмолилася Олеся батюшке-отцу невидимому:
– Батюшка-отец, родненький, помоги мне по-доброму. Нету моченьки моей, нету силушки. Опостылела, осточертела мне жизня-жизнюшка.
Посмотрела девица на солнце красное, окинула взглядом землю родную, да и крикнула пуще прежнего, что было силушки девичьей:
– Ты, отец родной, пощади меня! Коли есть в тебе сострадание да любовь, забери меня к себе на небушко! Иль совсем отпусти мою душеньку! Нету мочи терпеть, издыхаю я.
И в таких сердцах дева крикнула, что откуда ни возьмись из-под земли родимой образ белым светом слепящий, образ белый батюшкин перед Олесиными глазами предстал.
Образ статный, крепкий, добренький. Славным светом глаз обнимающий.
Испугалася Олеся, отпрянула, глаза рученьками закрыла. Постояла немного так, потом рученьки опустила. Не исчез образ батюшкин, говорить стал речь он тихую:
– Добрая ты у меня выросла, доченька, вон кака краса-умница. И сильна, и мудра, и упрямица. Вся в меня удалась. Я б тебя из мира сего сразу выделил, и узнал бы тебя в одночасие.
Поклонилася дочка-девица отцу родному до земли белорусской. Поклонилася да промолвила:
– Ты, отец мой родной, мой родименький. Ты родил меня с моей матушкой. Так скажи мне, девке-дочери, зачем мне и ум, и красота, и мудрость мои? Зачем мне всё это, коли нет у меня ни мужа, ни дитятки.
Поклонилася ещё раз Олеся, да продолжила:
– Говорю тебе, отец-батюшка, не томи меня! Забери к себе, аль совсем отпусти, уж совсем я да несчастная.
Послушал батюшка Апанас дочку свою, и ответил ей:
– Не держал я тебя, Олесенька, никогда и нигде, не подумывал. Ты свободна была, как на четырёх ветрах. С твоей силушкой и умом твоим никто не мог свободу у тебя отобрать. Никто не мог, да и я не мог. А несчастье твоё ты сама себе выбрала. Себе выбрала, привязала к себе. Горько мне смотреть было, твоему отцу, как страдаешь ты, но не мог помочь, не было силушки. Всю силу свою я тебе передал, чтоб со всем во миру ты справлялася.
Слушала Олеся батюшку, не перечила.
– Благодарен я тебе, дочь прекрасная, что за матерью ты уход вела, мать смотрела, скот кормила, по двору ходила. Но теперь и твой черёд настал. Пришла пора весенняя, возрастает трава новая, распускаются почки налитые, родятся зверьки-детёныши. И тебе пора, Олеся милая, суженного найти, да мать родную внучатами побаловать.
Призадумалась Олеся, глянула на отца, да так слова батюшкины в сердце её отозвались, что и сразу слово сказывала:
– Батюшка милый, отец ласковый, я пойду дорогой своею, дорогой девичьей, выберу по совету твоему, кого захочу. Полюблю я добра молодца, и ничего мне дурного не станется.
Улыбнулся батюшка во усы мужицкие и сказал дочери слова отцовские:
– Тот молодец, которого полюбишь ты, станет самым счастливым на земелюшке нашей, на земелюшке-белорусочке. А тебе открою тайну-тайную: огранился алмаз до брильянта чистейшего.
Не сразу Олеся слова батюшкины поняла, но в землю поклон отвесила. Поклонилася, и словно камень с её души девичьей на землю свалился, на землю лёг, да и растворился совсем. Камень в землю провалился, и батюшкин образ удалился.
Зашумели берёзы белые в роще-рощице, колыхнулись ветви, оживилися, и вскочила Олеся на кобылку свою верную, кобылицу золотую, волшебную. Поскакала девица по сырой земле, поразвеялись её волосы, расплелись косы русые, на ветру они распустилися. Загорелися глаза у Олесеньки, зарумянились щёки белые, проскакала она время-времечко, да вернулася на подвор родной, да на родненький.
Во дворе стоял тот Трофим-сухарь, стоял с вилами у хлевов-домов. Увидал Олесеньку-раскрасавицу, онемел на месте, не подвинулся. Никогда Трофим не видал ещё, не видал хозяйку суровую вот в такой красе да невиданной. Помнит он её с косами тугими, с лицом неулыбчивым. Неулыбчивым, да не девичьим. Потому и работал у неё, что подумывал – нет добра в сердце том. Нет любви, как и у него самого не было. И разинул рот наш Трофим-сухарь, выпучил глаза, что вот выпадут.
Слезла девица со своей Маланки, стала перед мужиком да промолвила:
– Что стоишь, Трофим, аль язык проглотил, по что меня не приветствуешь?
Тут Трофим на колени упал, лбом во землю упёрся, только одно слово и шепчет:
– Алмаз мой невиданный, брильянт! Алмаз и есть чудодейственный!
Поняла Олеся во секунду всё, опустилась на колени, взяла Трофима-сухаря за плечо сильное одной рукой, а второй лицо мужнино повернула к себе. Посмотрела в глаза ему и сказывала:
– А тебе алмаз, Трофим, по зубам ли?
Одарил Трофим деву красную взглядом пламенным и особенным. Заблестели глаза его от слёз радости, от слёз нежности и любви земной. Никогда ещё не испытывал плотник-труженик в сердце радости, счастья доброго. Он привстал тогда со колен своих, подхватил Олесю на руки крепкие, закружил её и поведал ей:
– Лишь сейчас понял я, моя ты Олесенька, что всю жизнь свою бобыля-мужика тот алмаз я ждал. Ждал его, сам не ведаючи, только сердце моё вот почуяло. Буду тебе мужем праведным, и семью благочестную воплотим на земле – нашей матушке, на земле родной, белорусской.
Заблестели ещё ярче очи Олесины, зарумянились пуще
