Огненная избранница Альфы (СИ) - Маслова Ника

Фица бы не обратила на случившееся внимания — от Ренаты приходилось выслушивать оскорбления и поострей, — но слова герцогиня в этот раз подобрала до крайности неудачные. Неудачные, разумеется, для самой себя. В присутствии ревнивого собственника не стоило намекать на то, что женщина, лишь одному ему принадлежащая, допустит к своему телу другого, тем более — других.

Понять досаду Ренаты, разумеется, можно. Да и как не понять, когда Григораш, как говорили, наведывался в спальню жены крайне редко, и в последний раз это случилось месяцев за девять до рождения Антонаша.

Вместе со слухами об ожидаемом прибавлении в семействе для девятилетней Джины на замену няне стали искать наставницу. Именно тогда Фица, выбранная герцогиней из всех претенденток за некрасивость и возраст, когда о замужестве речь уже не идёт, прибыла в замок на бедной, разбитой повозке со всеми своими вещами и без гроша в кармане — всё отдала за переезд. Вошла в дом с чёрного хода и в тот же день попалась герцогу на глаза, и отказать ему не посмела. Думала перетерпеть прихоть хозяина всего раз, а осталась званой гостьей в его спальне на годы.

Больше семи лет прошло, но Рената, прощавшая мужу другие — красивые, знатные, блистательные, как она сама — увлечения, с «уродливой толстухой» в любовницах мужа так и не смирилась.

Фица опустила голову, пряча лицо, румянец залил круглые щёки. За Ренату стало стыдно и больно. За публичное унижение любовницы жене уже не раз приходилось платить, так что не только Фице, а всем тут, кроме Ренаты, было заведомо ясно, кто уже победил, а кому не стоило даже рта открывать, чтобы не быть ещё больше униженной.

Григораш молча крутил ус, ни на кого не глядел, но Фица и так, будто он ей только что на ушко обещание шепнул, знала: самое позднее — вечером услышит своим «телесам» грубые, мужицкие, непристойные комплименты и возможно, если сейчас дать хрустальной слезе скользнуть по покрасневшей щеке, её пышное тело удостоится особых, о каких и вслух стыдно сказать, ласк и нежностей. И всё это примиряло её с мыслью о злых словах, срывающихся с уст бедной, забытой мужем жены в её, счастливой любовницы, сторону.

— Ты так добра и заботлива, жена моя, — наконец произнёс Григораш. — Благодарю за напоминание, что нашей Фице нечего будет надеть в таком путешествии. Не скажи ты об этом, я б и забыл, а наша скромница даже не упомянула бы, чтобы не отвлекать меня женскими глупостями от важных дел. Чем же одарить нашу посланницу, чтобы не замёрзла в горах?

Он задумчиво постучал указательным пальцем по губам, и герцогиня Рената выпрямила спину, хотя и так казалась похожей на хорошо отструганную доску.

— Думаю, те русские соболя, что я привёз тебе прошлой зимой из Москвы. Они для тебя совсем бесполезны, жёнушка, тебе в них совершенно негде ходить, а вот Фице пригодятся в таком путешествии. Позаботься, душа моя, чтобы шуба оказалась в комнатах Фицы уже к обеду. Хочу убедиться, что мой подарок верному нам человеку пришёлся впору и не нужно мерить другие.

Ни Рената, ни Фица не посмели ни слова против сказать. Остальные тоже молчали.

— А ты, душенька, встреть меня в мехах, хочу проверить, как они на тебе, не утонешь ли в них, — сказал Григораш сидящей рядом с ним Фице. — И оденься полегче, в таких шубах жарко ходить, даже если совсем ничего не наденешь, и то тебе в них тепло будет.

Рената хотела удалиться с завтрака первой, Григораш не позволил, заставил жену сидеть и участвовать в разговоре. Когда что было не по нему, он вёл себя, будто злой бес или даже демон, вырвавшийся из преисподней и вселившийся в человека по имени Горе на горе всем остальным.

Фица не любила, когда он использовал её, чтобы наказать жену, но как возражать? Кто он, и кто она. Уже давно Григорашу никто из домочадцев и слова поперёк сказать не пытался, а уж поступать противно его воле — кликать беду. От непрошеного подарка нельзя было отказаться, объясниться с Ренатой — тоже нельзя, и Фица делала то единственное, что ей оставалось — скромно молчала и слушалась своего господина во всём.

Беседа между супругами длилась, у Ренаты слёзы обиды стояли в глазах, но Григораш её всё не отпускал. Фица сидела, не двигаясь, будто статуя, пока большая тяжёлая рука гладила её ноги сквозь слои тонкого домашнего платья, и румянец горел на её щеках. И это длилось, длилось и длилось, будто пытка, в которой они с Ренатой варились в одном на двоих адском котле, а злой демон всё подбрасывал в разгорающийся огонь слово за словом.

Как Григораш пожелал, Фица встретила его после обеда в шубе на голое тело. А затем в той же самой шубе из русских соболей, хранящей где-то там, среди тёмных волосков, их с Горе смешавшийся запах, Фица прибыла в монастырь, прошлась по нему, пугая шумом шагов — доказательством порочности — вечных дев, прячущихся от неё, злодейки, в своих скромных кельях.

Сестра Эленика временами вела себя, будто Рената, только вежливая, милая, сердечная её ипостась. Осуждением и презрением в чужих глазах Фицу было не запугать — вечная дева старалась зря. А вот бегать за нею, да ещё и в тяжёлой шубе, Фице и правда не пришлось по душе.

Из-за двери, ведущей в покои аббатисы, в ответ на стук раздался нежный девичий голос:

— Заходите, не бойтесь. Я вас давно жду.

Сестра Эленика открыла дверь и отступила с дороги, и Фица, для вида перекрестив лоб, шагнула вперёд — к ждущей её аббатисе Брындуше.

Глава 4. Фица. Читающая в душах

Входя в покои аббатисы, Фица с улыбкой говорила себе: «Чего мне бояться в доме вечных сестёр?» Здесь даже воздух казался целебным и дарил спокойствие утомлённой от суеты мира душе. Разве могут обидеть те, кто на земле живёт, как на небе, в вечном сиянии ангельской славы и чистоты?

Да, хорошо быть вечной сестрой в окружении таких же, добрых и чистых, не платить ни сердцем, ни телом за кров, кусок хлеба и кружку воды.

— Всеблагая Брындуша, — поклонилась Фица с порога, не позволив себе даже взгляда бросить на аббатису, — приветствую вас от имени Григораша Сташевского. Прошу молить Творца, ангелов и богов, и покровителя своего, архангела Люциана, о ниспослании мира его грешной душе и благополучии трудов во славу Господню.

— А от своего имени не желаете меня поприветствовать? — спросила аббатиса. — Как же вас зовут в ангельском мире, сестра?.. М-м, София. Какое прекрасное имя.

Она рассмеялась, когда Фица недоуменно — «Так это правда, она мысли читает!» — уставилась на неё, позабыв обо всех наставлениях, данных ей Эленикой и ранее Григорашем.

«Не обманывайся юностью черт её лица. Брынька — ведьма, родившаяся чуть ли не три века назад, у неё за спиной всякое есть, она только выглядит как невинный цветок. У неё нежный голос, но слова и решения жестоки. Это она разлучила меня с Василикой, хотя живёт на свете якобы для того, чтобы множить любовь. Враки всё, её аббатству принадлежит добрая часть Стеклянных гор, золотые прииски, серебряные и медные рудники. Думаешь, такие богатства одними молитвами достаются? Все прежние владельцы нынешних монастырских земель гниют в земле, оставив родичей без наследства. Хоть Брынька и выглядит ангелом, до ангела ей так же далеко, как и чёрту. В её присутствии будь во всём осторожной, даже в мыслях — она, говорят, их читает. Лгать тебе, слава богам, ни в чём не придётся, но и лишнего не сообщай. В глаза ей не смотри, околдует. Ты справишься, а когда вернёшься, получишь награду. Ты у меня умница, со всем разберёшься и всё увидишь сама».

Фица увидела совсем юную девушку, должно быть, всего на пару лет старше Агнешки, в строгом сестринском одеянии, точь-в-точь как у сестры Эленики, без каких-либо украшений и знаков высокого статуса. Но они аббатисе были без надобности — такое лицо и такие глаза вовек не забудешь и ни с кем вечную деву не перепутаешь.

При одном взгляде на юную лишь белизной кожи и отсутствием морщин сестру Эленику чувствовалось, сколько ею прожито лет и преодолено безрадостных испытаний. А вот аббатиса Брындуша и в выражении чистых, как само небо, глаз, и в чертах светлого улыбающегося лица оставалась юной и свежей.