Марина Ефиминюк - Бесстрашная

Вместе с потушенным светом стих гвалт возбужденных голосов. Загорелись огни на рампе, распахнулся занавес, открывая публике актеров на сцене. Когда в середине первого акта появилась Жулита, то по залу разбежалась волна возбужденных шепотков. Она мгновенно приковала внимание, и в этот момент, когда люди на лету ловили каждое ее слово, боялись упустить даже незначительный жест, я ощутила, что ночной посыльный встал у меня на спиной.

От близости его тела меня бросало в дрожь. Склонив голову, я нервически теребила пуговичку на жакете и пыталась собраться с мыслями. Его теплые пальцы мягко скользнули по волосам, осторожно дотронулись до мочки уха. Смелая, на грани приличий, ласка на секунду остановила дыхание, и в этот момент, когда я была уязвима и беззащитна, он сдернул с моей шеи шарфик. Кожу обожгло. Охнув, я резко развернулась, но дерзкий вор уже исчез, только медленно закрывалась дверь в коридор.

В погоне за грабителем я сбежала по ступенькам, выбралась из душного темного помещения и сощурилась от несоразмерно яркого света. Длинный коридор, бравший начало на лестнице и упиравшийся в тупик пустовал. Спрятаться в нем было невозможно, разве что испариться в воздухе или же выпрыгнуть в окно, но ночной посыльный сумел исчезнуть.

Сбитая с толку, я направилась к фойе, вышла на балкон. Внизу царило выжидательное затишье, театральные служащие походили на бесцветные тени, оживавшие лишь с появлением в холле зрителей.

Я искала своего исчезнувшего кавалера в театральных коридорах и отчего-то находилась в уверенности, что он следил за моими метаниями. Неожиданно меня схватили за локоть и с силой утянули в тесный темный чулан. Закрылась дверь, щелкнул задвинутый шпингалет. Я оказалась прижатой спиной к стене, на глаза легла теплая ладонь. Он снова прятался от меня.

Сердце билось, как безумное. Грудь тяжело вздымалась, дыхание перехватывало. От близости его сильного горячего тела меня колотило. Не понимая, как утолить невыразимую жажду, я потянулась к нему, слепо нащупала своими губами его сухие горячие губы. Он отшатнулся, не давая себя поцеловать.

— Не уходи… — едва слышно прошептала я, благодарная темноте за то, что он не видел, как горели мои щеки.

И в следующий момент он впился в мои губы. Язык скользнул мне в рот, обвел нёбо, зубы. Горячие губы любовника проложили дорожку мелких поцелуев по скуле, прикусили мочку уха, и я задохнулась от незнакомых дурманных ощущений.

Его свободная рука легла мне на грудь, мягко сжала, и от сладости ощущений у меня вырвался хрипловатый стон. Определенно я выиграла, когда решила не надевать под платье жесткий корсет. В животе разливалось обжигающее пламя, между ног незнакомо пульсировало. Я не чувствовала стеснения и хотела большего, но по какой-то причине он отстранился, резко, неожиданно, доставив нам обоим мучительную боль.

— Почему? — Я цеплялась за его плечи, по-прежнему горя и желая погасить незнакомый, охвативший тело огонь.

— Не так… — пробормотал несостоявшийся любовник.

Постоял некоторое время, стараясь вернуть самообладание. Губы мягко коснулись моей щеки в прощальном поцелуе. Щелкнул открытый шпингалет. Рука, закрывавшая мои глаза, исчезла. Он снова ушел, а я, душевно растерзанная и неудовлетворенная телесно, осталась стоять в темноте.

Мы поменялись ролями.

День за днем ночной посыльный прятался от людей, не показывал лица, но сейчас именно мне не хотелось выходить на свет.

Первый, кого я обнаружила за собственным рабочим столом в конторке «Уличных хроник», был Пиотр Кравчик. Мне казалось, что после беспорядка, учиненного его оплаченной статьей, мерзавца должны были лишить печати газетчиков и до конца дней запретить прикасаться к чернильному перу, но, видимо, его головокружительное падение на самое дно закончилось в полуподвальном помещении нашего газетного листа.

Пиотр единственный отреагировал на мое появление в конторе, остальные делали вид, что вообще не заметили выскочку Войнич, сильно осложнившую жизнь всей редакции. Насколько я могла судить, уже с утра уличный ящик ломился от записок читателей, и газетчикам приходилось беспрерывно строчить колонки.

— Почему не явилась вчера? — буркнул шеф.

— Только сегодня утром печать вернули, — мгновенно соврала я и с улыбкой продемонстрировала новенький знак, с еще чуть-чуть припухлыми красными каемками на ладони.

— Тебе не стыдно врать мне в глаза?

— Шеф, а Ян еще не приходил? — ловко перевела я разговор.

Приятель как сквозь землю провалился. В аптекарской лавке он не появлялся уже половину седмицы и, если судить по девственно-чистому столу и задвинутому стулу, в контору носа тоже не казал.

— Кто такой Ян? — не понял шеф.

— Мой помощник.

— Тот, который постоянно дрых в рабочее время? — наконец понял редактор. — Так он не приходил с тех самых пор, как тебя арестовали.

Я почувствовала, что под ложечкой неприятно засосало.

— Шеф, вы ничего не путаете? Вы же ему давали письмо в газетное хранилище в тот день, когда там случился пожар.

— Слушай, Войнич, ты считаешь, что у меня девичья память? — теряя терпение, уточнил шеф.

— Ни в коем случае.

— Тогда хватай своего нового помощника и вали в мэрию. Там сегодня зачитают королевский указ о новом после в Гнездиче.

— Какой еще новый помощник? — опешила я.

— Да вон пристроился за твоим столом, — махнул рукой шеф. — Принимай. За гравират он уже расписался.

Я встретилась глазами с Пиотром, и тот дружелюбно улыбнулся.

— Шеф, как вы могли взять на службу газетчика, написавшего колонку о том, что Жулита утопилась? — очень тихо спросила я.

— А ты написала колонку о том, что бывший посол убил шестнадцать человек, но я ведь взял тебя обратно на службу, — тем же тоном ответил редактор.

— Но Чеслав Конопка действительно убил тех людей.

— Вот и я говорю, тебе необыкновенно повезло, что жизнь сама подтасовала факты под твою колонку. — Шеф откинулся в новом кожаном кресле. — Если не привезешь из мэрии оттиски — разжалую.

— Тогда я пойду работать в «Вести Гнездича», — пригрозила я.

— Очень хорошо, — согласился шеф и протянул мою именную карточку с гербом «Уличных хроник». — Сделай милость, иди к ним, пусть жизнь их проклятущего редактора станет такой же невыносимой, как моя.

— Нет в вас никакой благодарности, шеф, — буркнула я и попыталась вырвать из его рук грамоту, но он посильнее сжал свободный край. Я потянула — шеф не отпустил.

— Ты молодец, Войнич, — произнес он. — Отлично справилась! Я горд, что работаю с тобой в одном газетном листе.