Келли Китон - Ее зовут Тьма
Однако донесшийся снизу торжественный звук горна не оставил и следа от моего восхищения. И этот дом, этот бал, и все остальное сыграли со мной мерзкую шутку: превратили в податливую марионетку в руках чертова кровососа. От злости я что было силы стиснула балконные перила, так что даже костяшки на руках побелели.
— Виолетту я не видел, — наконец произнес Себастьян. — Что, черт возьми, с тобой приключилось?
— Долго рассказывать. Твоя бабушка прислала мне записку, что Даб, Крэнк и Генри у нее.
— Мы все тебя ищем целые сутки без перерыва. Бабушка сообщила мне, что ты придешь сюда сегодня, и я отправил ребят домой отдыхать, — Он, явно смутившись, уставился на меня.
— Ты уже говорил со своим отцом?
Себастьян задрал маску на макушку и посмотрел на меня как на ненормальную.
— Со своим отцом? Мой отец бросил нас, когда я был еще ребенком.
Ах черт… Мой гнев сразу поостыл.
— Себастьян, это не так. Его держала в темнице Афина. Теперь он здесь, во Французском квартале. И я не очень давно виделась с ним.
В лице Себастьяна что-то дрогнуло, он страшно побледнел и пошатнулся. Я решительно взяла его за руку, увела обратно в зал и усадила на длинную скамью у стены. Он, словно на автопилоте, покорно последовал за мной, опустился на скамейку и сильно потер ладонью лицо. Его всего трясло, а из меня помощница, к сожалению, была неважная. Я не могла подсказать ему, как разобраться с прошлым. Я и со своим-то не умела справиться. Себастьян сидел неподвижно, опершись локтями о колени и понурив голову, а я стояла рядом, не представляя, что надо говорить и что делать. Наконец я сорвала с лица маску, и тут он поднял на меня безжизненные серые глаза, в которых, однако, брезжил проблеск надежды.
— Это точно был он?
— Ага, вы с ним так похожи! — Я вертела в руках маску, отчаянно желая быть хоть в чем-нибудь ему полезной. — И он вовсе не бросал вас. Я сама видела эту тюрьму.
— Черт! — пробормотал Себастьян и спросил недоверчиво: — И где же он сейчас?
— В одном доме в этом квартале. Я оттуда ушла, потому что услышала…
— Что услышала?
Я запнулась.
— Что твоя бабушка не хочет отпускать меня из Нового-два. Она вообразила, будто я новый вид оружия, которым она собирается защитить Новем от Афины. Но я же не такая, как вы все. У меня нет ни могущества, ни дарований противостоять богине.
— Снова это имя! Ты говоришь об Афине, о греческой богине?
— Ага. Круто, да? — Я неуверенно улыбнулась, — Твоя бабушка тринадцать лет назад спрятала у себя мою мать. Афина из-за этого взбесилась и наслала на город ураганы. Теперь она знает, что я в Новом-два, и охотится за мной. Если верить тому, что я слышала, она тоже хочет пустить меня в оборот — против Новема.
Себастьян покачал головой и тяжко вздохнул.
— Господи Иисусе… Ты, случаем, не знаешь почему?
— Понятия не имею!
Повисло долгое молчание. Наконец я решилась спросить то, что давно таилось у меня на задворках сознания:
— Я помню, что ты рассказывал вчера в кафе…
Впрочем, он мог тогда солгать или просто не сказать всей правды. Я в нерешительности взглянула на него сверху вниз и наткнулась на внимательный взгляд его серых глаз.
— Габриель говорил правду? Ты действительно такой, как он?
— Пусть Габриель Батист провалится ко всем чертям! Ему-то очень улыбается, чтобы я закончил тем же, чем и он! — Себастьян глухо и утробно застонал, — Сказать честно, быть может, я за всю свою жизнь не захочу попробовать кровь, а может, в один прекрасный день не смогу одолеть жажды и кровь будет мне необходима, как и им всем. Черт его знает!
У меня перед глазами снова пронеслись недавние образы и ощущения нынешнего бала, тем более выразительные от осознания того, что однажды и Себастьян, возможно, окажется среди его завсегдатаев. Подумав о Габриеле, я тут же задалась вопросом, каково было бы чувствовать себя в объятиях Себастьяна.
Что за глупая, наиглупейшая мысль, Ари!
— Он не должен был злоупотреблять твоей наивностью.
— Он и не злоупотребил! — От возмущения распрямилась я в полный рост.
Ему и не пришлось, ведь ты подала ему себя на блюдечке с голубой каемочкой!
— Мне нельзя дольше здесь оставаться! Могу поспорить, что твоя бабушка, если она меня найдет, добром отсюда уже не выпустит.
— Ты пришла ради ребят?
— Да, но, судя по всему, она просто соврала, чтобы меня к себе заманить. Нужно было это предвидеть.
Я еще раз оглянулась в надежде заметить Виолетту. Себастьян поднялся со скамьи и взял меня за руку.
— Пойдем, не отставай.
Я послушно начала пробираться с ним сквозь толпу, глядя строго перед собой и не позволяя себе соблазниться видениями вампирских утех. Но перед притягательностью руки Себастьяна, крепко стискивавшей мою ладонь, я была бессильна. От него веяло порядочностью и надежностью, хотя я знала, кто он такой и на что способен.
Мы спустились вниз, во внутренний дворик, где сборище гостей значительно поредело, но нам все равно пришлось огибать шумные компании, столики и официантов по пути к небольшому двухэтажному домику для гостей.
Оказалось, впрочем, что внутри он больше походил на студию. В комнате, скупо озаренной из дворика светом гирлянд, обнаружились мольберты, холсты и прочая утварь для занятий живописью, а также длинная столешница и мойка. Отдельные двери вели в гостиную, спальню и кухню.
— Здесь можно побеседовать спокойно.
Я остановилась на пороге и сдернула маску.
— С каких это пор парни любят беседовать?
Себастьян обернулся, с изумлением обнаружив, что я застыла на месте. Тогда он вернулся, крепко схватил меня за руку и подвел к диванчику.
— Послушай, если моя бабушка не хочет отпускать тебя из Нового-два, а за тобой по пятам гонится богиня, то да, я хочу с тобой побеседовать! Рассказывай с самого начала.
Я села рядом с ним, взмахнув юбкой, и положила маску на колени. Стразы на ней таинственно замерцали в тусклом свете уличной иллюминации. Я вздохнула, закинула ногу на ногу и слегка развернулась, чтобы видеть Себастьяна.
А затем я поведала ему обо всем, что знала сама, начиная с посещения Рокмор-хауса: о письмах в коробке, о проклятии, об уничтоженных мной подосланных убийцах, о плантаторском особняке у самой реки и о тех спорах, что я подслушала в доме у Мишеля. Наверное, кому — то моя история показалась бы надуманной, но я ничего в ней не преувеличила. Для меня она была самой что ни на есть жизненной, и по мере изложения я чувствовала, как мои слова обретают силу и вес. Я позабыла про прежнее недоверие и больше не считала себя сумасшедшей.
