Ларисса Айон - Темная страсть
— Помнишь тот первый раз возле твоей кофейни? Я сказал тебе, что почувствовал твою нужду.
Воспоминание о том, чем они занимались в переулке, заставило ее жарко вспыхнуть.
— Это был секс. Не могу представить, что кому-то необходимы побои.
— Они нуждались в избавлении. Я чувствую любые сексуальные потребности, включая потребность избавления.
Ну и ну, чем дальше, тем непонятнее.
— Избавления? От… жизни?
На этот раз он перестал метаться и воззрился на нее так, словно она уже покрылась мехом.
— Я не монстр. Я не убиваю их. Никогда.
— Тогда о чем ты говоришь? И, ради Бога, перестань метаться, как лев в клетке. Ты протрешь дырку в полу.
Естественно, он ее не послушал.
— Некоторым женщинам нравится садомазо. Они жаждут подчинения. Грубого обращения. Обуздания. Они могут даже возбуждаться от боли. Они хотят ее. Это одно. Другие нуждаются в ней. — Он потер рукой затылок, не прервав ни своих шагов, ни сосредоточенности. — Я говорил тебе, что моя мать была демоном-амбер.
— Да, но я не слишком хорошо знакома с этим видом.
— Они способны чувствовать мрак в других: зло, сожаление, вину — все в этом роде. Это делает их прекрасными знатоками характеров.
Вина. Интересно, подумала Руна, много ли того чувства вины, которое она носит в своей душе, видно окружающим. И насколько это очевидно для Шейда?
— И ты тоже способен чувствовать?
«Пожалуйста, скажи, что нет…»
— Не в мужчинах. Видишь ли, потомство семинусов наследует несколько черт от материнского вида, но не все, да и те, что наследуются, часто мутируют под влиянием генов семинусов. Поскольку я сексуальный демон, я могу ощущать тьму только в женщинах, особенно тех, которые терзаемы ею и хотят избавиться от нее. — Он помолчал. — И я могу изгнать ее.
— Как? — Когда взгляд его метнулся к приспособлениям на стенах, она почувствовала тяжесть в груди. — Ты изгоняешь ее из них пытками.
— Я же говорил тебе, Руна, ты не захочешь знать.
— А ты… — она натужно сглотнула, — чувствуешь темноту во мне?
Долгое, напряженное молчание протянулось между ними. Его глаза удерживали ее взгляд, не дрогнув и не ослабев в своей напряжённости.
— Да. Вероятно, это имеет отношение к тем шрамам, о которых говорила Джем.
Комната съежилась. Стала гробом, не пещерой.
Избавление от нее не то, что тебе нужно. По крайней мере не сейчас. Еще нет.
Что ж, это облегчение. Но то, как он сказал «еще нет», не предвещало ничего хорошего.
— Я все равно не понимаю.
Шейд сделал нетерпеливый жест.
— Я не могу этого объяснить. Я просто знаю, когда женщина терзается душой. Она бессознательно нуждается в том, чтоб ее освободили от беспокойства. Поверь мне, Руна, я никого не привожу сюда против воли. — Он бросил на нее полный сожаления взгляд. — Кроме тебя. Но это другое. Когда они приходят сюда, то получают охранное слово иди жест. Если они используют его, я останавливаюсь. Но некоторые могут принять… много.
— Ты получаешь от этого удовольствие? — спросила она, презирая дрожь в своем голосе, ненавидя то, как ее желудок сжался от страха.
Мысль, что Шейд возбуждается, причиняя боль другим… Боже, удары сердца отдавались в ушах так сильно, что она не была уверена, будто правильно расслышала, когда он наконец ответил:
— Я это ненавижу.
— Что ты сказал?
— Я сказал… — Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. — Я сказал, что ненавижу это.
Слава Богу! Она представила женщин, распятых и связанных, представила Шейда, стоящего над ними с плетью в руке, но не смогла совместить этот образ с мужчиной, которого успела узнать.
— А что ты получаешь с этого, если так сильно это ненавидишь?
— Я получаю свое освобождение.
— Но если ты ненавидишь…
— Я же инкуб, Руна. Моему телу нет дела до того, что думает мозг. Женщины приходят сюда ради секса, также как и я. Я вынужден давать его им.
Она закрыла глаза, не в состоянии постичь, как он может так небрежно говорить о том, со сколькими женщинами был и что с ними делал. Хотя, с другой стороны, он же демон, а она в его мире всего лишь год. Она не понимает этого, но хочет понять.
— Значит, если я чего-то захочу, чего-то другого, не секса, ты вынужден будешь дать мне это?
Шейд не смотрел на нее, но теперь он резко повернул голову, темный взгляд подозрительно сузился. Даже незрячий глаз на шее, выглядывающий из-под волос, кажется, воззрился на нее.
— Зависит от того, что это, — отозвался он голосом хриплым и низким. — Чего ты хочешь?
Пальцы Руны дрожали от нервозности, когда она расстегивала и снимала с себя блузку и спускала джинсы, пока не осталась стоять перед Шейдом в одних только кружевных розовых трусиках. Жар лизнул ее между ног от внезапного голода, вспыхнувшего в его взгляде.
— Я хочу того, что ты даешь другим.
До двадцати лет Шейд жил среди демонов, а следующие восемьдесят провел, балансируя между миром демонов и миром людей. Его нелегко было удивить или шокировать. Он никогда не терял дара речи.
Но когда Руна спустила трусики и, зазывно покачивая бедрами, прошла к кресту святого Эндрю, он обнаружил, что не может ни говорить, ни дышать.
— Не надо, — хрипло выдавил он.
Она не обратила на него внимания и повернулась спиной к твердому дереву, которое поддерживал о бессчетное количество женских тел до нее. От этой мысли ему сделалось плохо. Руне здесь не место. Ее нежная кожа не должна соприкасаться с чем-то настолько запятнанным присутствием — и кровью — других.
Она всунула ноги в крепления для лодыжек, и они защелкнулись с угрожающим металлическим лязгом. Потянувшись вверх, она сделала то же самое с запястьями. От каждого щелчка его сердце дергалось в груди. Сознание протестующе кричало от этого зрелища, но тело пело.
Да и как могло быть иначе. Ее крепкие руки вытянулись над головой, приподнимая груди выше и делая их тверже. Узкая талия круто переходила в бедра, длинные ноги расставлены широко, а сладкая, манящая плоть между ними открыта достаточно, чтобы не скрывать блестящую влагу возбуждения.
Руна воззрилась на него с порочным вызовом во взгляде:
— Итак, супруг, я покоряюсь тебе. Что ты теперь будешь со мной делать?
— Покоряешься? — Шейд покачал головой. — Ты еще даже и не начала покоряться.
В попытке покончить с этой глупостью он приблизился к ней, используя свой рост и размеры, чтобы запугать ее, когда угрожающе навис над ней.
— Ты бросаешь перчатку в игре, Руна, о которой ничего не знаешь.
— Ну так научи меня, — хрипло попросила она, и Шейд вдруг увидел, как накрывает ее своим телом, вонзается в нее, а она извивается в своих путах, не имея возможности сделать хоть что-то, кроме как покориться тому удовольствию, которое он дарит ей.
