Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма - Тина Ворожея
Стефан Стефанович, наконец-то пришел в себя. О растерянно мне улыбнулся и согласно затряс головой.
— Шурик и Лиза, мы совсем забыли, что сегодня не простой вечер, — прозрачные, серые глаза, под стеклами очков строго зыркнули в сторону незваного гостя. — Сегодня начнется новое летоисчисление, с Новым летом вас, мои дорогие! Загляните под елку, Добрый дед наверное уже приходил и оставил вам подарки! — голос профессора был, как у диктора центрального телевиденья, он торжественно рокотал, выдерживая нужные паузы.
Лиза взвизгнула, спрыгнув с колен новоявленного папочки Загряжского, кинулась к высокой, почти под потолок, ели. Глухо звякнули стеклянные бусы, затряслись, зашуршали зеленые иголки, закачались золотистые и красные шары, когда девочка проворно нырнула под нижние ветки лесной красавицы.
Шурик вел себя сдержанно. Он осуждающе покачал головой, словно был не мальчиком, а солидным и взрослым мужчиной. Бросил короткий взгляд на отца, словно хотел получить одобрение.
Загряжский улыбнулся Шурику, посмотрел своими сине-зелеными глазами и подмигнул. И столько было любви в этом взгляде, сколько гордости за сына, что я невольно зажмурилась. Неужели эти глаза всего несколько минут назад смотрели на меня с ненавистью?
— А-а-а! Спасибо тебе Добрый дед! Шурик, Шурик, здесь столько много коробок, что одной мне не справиться! Братик помоги!
Мальчик словно этого и ждал. Пусть он сейчас показывал блудному папашке, всем своим видом, что очень взрослый, но в душе он все еще был ранимым, немного наивным ребенком.
В извлеченных из-под елки коробках оказались очень нужные, приятные сердцу вещи. Лиза не сводила восхищенного взгляда с большой куклы. Она тут же принялась снимать с нее пушистую, белую шубку, что-бы посмотреть какого цвета под ней платье, у фарфоровой модницы.
Шурик любовно гладил переплет толстой энциклопедии, листал тяжелые, глянцевые листы с гравюрами и красочными рисунками.
Стефан Стефанович, довольно сопел, примеряя темно-синий, кашемировый свитер.
Лимон с упоением принялся гонять по гостиной упругий мячик, ядовито-зеленого цвета.
Я тоже получила подарок, давно мечтала о таком красивом, почти испанском гребне.
— А папе подарок? — вдруг прозвучал немного растроенный голосок Лизы.
Я закашлялась, провела рукой по шее. Захотелось сказать, что для папы девочки, у меня есть только один подарок — удар в челюсть чем нибудь очень тяжелым. Я так выразительно посмотрела на мужчину, что он и без слов понял меня.
— Лизонька, свой подарок я уже получил. Самый щедрый подарок о котором я и мечтать не смел, — голос Загряжского вдруг дрогнул, и он стремительно отвернулся скрывая.... слезы?!!
В гостиной на несколько секунд повисла тишина. Ее нарушил мой хриплый голос, который каркал не хуже чем у престарелой вороны.
— Дети, уже очень поздно. Вам пора спать. Стефан Стефанович проводит вас в спальни, а мне и..., я запнулась не зная как назвать противного мне гостя. — И вашему отцу, есть о чем поговорить в кабинете.
Когда Лиза и Шурик, пожелав всем спокойной ночи, запрыгали вместе с Лимоном вверх по ступенькам на втрой этаж, со своего кресла поднялся профессор. Он вначале направился к лестнице вслед за детьми, но резко остановился.
— Эмма Платоновна, можно сказать вам пару слов?
Я с трудом сползла с дивана, подошла к встревоженному, чем-то обеспокоенному мужчине.
Он схватил меня за руку, заглянул в глаза, ослепив блеснувшими на секунду стеклами очков.
— Эмма Платоновна, не было человека который на вас напал, и от которого вас спас это господин! Я посмотрел, на снегу следы двоих людей и одной собаки. К тому же Лимон, очень злится на нашего гостя. Пусть он и принес вас в дом на руках, но я не доверяю ему. Вы поосторожнее с ним будьте Эмма Платоновна, — приглушенный, быстрый шепот вливался в мои уши, гудел тревожным набатом.
Профессор сжал мою руку и повернулся к Загряжскому.
— Я детей уложу спать и вернусь в гостиную, почитаю книгу. У меня злостная бессоница сегодня разыгралась! — он гордо задрал подбородок и стал медленно, важно подниматься по лестнице.
Несколько долгих минут в гостиной тяжелой, давящей плитой повисла тишина.
Мужчина встал со своего кресла, усмехнулся мне кривой, угрожающей улыбкой.
— Ну, что же, самое время нам поговорить, моя разлюбезная женушка! — в его голосе явно слышалась насмешка.
Я смело встретила взгляд сине-зеленых глаз, облизнула пересохшие губы языком, с удивлением замечая, как дыхание мужчины вдруг участилось.
— Ну, что же, во всем с вами согласна господин Загряжский, или как там, вас теперь величают? Уверенна, что имя и фамилию вы сменили. Вот поэтому и получается, что я вам никакая не женушка. Вас мертвым признали, а с мертвяками я ничего общего иметь не желаю.
Мужчина театрально, медленно захлопал в ладоши.
— Браво Эмма! Браво! Я представь себе, тоже ничего общего с такой стервой, как ты иметь не собираюсь. Но общее у нас все же имеется — мои дети, Эмма! Веди в свой кабинет, разговор наверное у нас будет долгим, боюсь почтенному профессору сегодня не придется заснуть!
Он взял меня под локоть и почти насильно потащил к лестнице.
Когда за нами закрылась дверь кабинета, Загряжский выпустил мой локоть. Огляделся по сторонам, задержал взгляд на неровно весевшем, изуродованном огромной прорехой полотне. Картину я так и не сняла со стены, несколько раз хотела что-бы слуги унесли ее на чердак, но всякий раз оставляла эту идею до лучших времен.
— Странные картины, моя женушка у себя в кабинете держит. Грубо намалеванный стол, кучка истрепанных карт на грязной, истлевшей скатерти... Сюжет отвратительный, как впрочем и твоя лживая, извращенная душонка, Эмма, — он изящно шелкнул пальцами и усмехаясь повернулся ко мне лицом.
В сине-зеленых глазах мужчины было столько холодного презрения, что я зябко передернула плечами.
Молча опустилась в кресло обитое вишневым плюшем, обдумывая его слова, вспоминая всю информацию, которую прочитала в дневниках Эммы. Какая она была? Хрупкая, наивная, доверчивая простушка, без памяти влюбленная в своего мужа. Тихое, послушное существо... Что-то я совсем не уловила в характере этой несчастной, безвременно погибшей девочки, никакой лжи, а тем более извращения. Так, о чем же сейчас так уверенно вещает господин Загряжский? От куда у него, эта ненависть и лютая злоба, по отношению к бедняжке Эмме? Что-то здесь не стыкуется, одну и ту же Эмму Загряжскую, в девичестве Хрящ, мы сейчас имеем в виду? Задумчиво пытаюсь грызть ноготь, но тут же одергиваю руку.
—
