Дарья Еремина - Суккуб

- Что с тобой? – Марк открыл входную дверь тихо, я не успела среагировать. – Не смотри это...

Вынув из моих пальцев пульт, он выключил телевизор. Присел на подлокотник кресла, обнял меня и прижал к себе.

- Что делает людей жестокими? – всхлипнула я. Это был риторический вопрос и Марк усмехнулся. Вариантов ответа был миллион, но он выбрал наш общий.

- Вспомни университет.

Отлепившись от его груди, я подняла лицо. Кажется, не нужно было продолжать. Я уже поняла, о чем он. Но Марк продолжил мою мысль дальше.

- Ты сделала несколько десятков человек жестокими по отношению к одному студенту. Намеренно или случайно ты это сделала – не столь важно, как сам факт.

- Хочешь сказать, что кто-то вроде меня делает это с людьми? Что это не в нашей природе? Что это чья-то злая воля?

- Намеренно или случайно. Но почему нет?

Я не думала об этом. Никогда и в голову не могло прийти подобное: ожесточение выборочных личностей или масс методом, каким владеем мы. Чтобы кто-то из нас посмел пойти на это? Я замотала головой, прогоняя отвратительную мысль. Нет.

Вспомнились ночные конские бега и Галкин племянник с отцовским телефоном. Вспомнились сюжеты Discovery о людях, мучавших животных; наши программы под всевозможными красочными грифами: о нянечках, издевающихся над младенцами; о медсестрах, изливающих злобу на пациентах; о родителях, истязающих собственных детей; о многих и многом. Как будто ничего другого по телевизору и не идет. Я постоянно натыкаюсь на эти сюжеты. И не сдерживаюсь. Марк, если застает меня ревущей - ругается. А я думаю, почему вместо этих ужасов не крутить сюжеты, в которых возможно содействие смотрящего. То же время, и кому-то станет проще. Тот же бюджет, а в душе совершенно другая боль. Вспомнилось абсолютное одиночество, осязаемое и обоняемое при первом взгляде на бабулек в домах престарелых. Вспомнилась жгучая, словно клеймо на сердце – радость ребят в детском доме.

- Ты давно дома? – спросил он, поднимаясь.

Я пожала плечами, вытирая насухо глаза. Какая разница. Ужин я, все равно, не приготовила. И вообще ничего не делала. Такое ощущение, что по мне бульдозер проехался. Я просыпаюсь физически уставшей. Мне тяжело улыбаться. Зареветь же могу от вида фантика, брошенного мимо урны. Состояние преотвратное, но я не вижу причин. Как будто то, что я накапливала последние годы, из меня теперь усиленно тянут, а вместе с этим забирают саму жизнь. Я устала. Но не от работы чистильщицы, не от нескончаемых прожектов Миши, не от поездок... Возможно, я устала быть инвертором. Не могу определить.

- Хочешь прогуляться в парке? – вернувшись ко мне, Марк присел на корточки у кресла. Встретившись с ним взглядом, я снова заревела. – Господи, Лида... Что с тобой?

Ответить мне было нечего. Как я могла описать свои переживания, свои чувства? Старушка сказала: через три года понадобятся все твои силы. Имела ли она ввиду Апокалипсис, знаменующий конец календаря Майя? Только на днях наткнулась на передачу по телевизору и вспомнила ее слова. Нет, смотря эту программу, я не ревела. Хотя, иногда кажется, что надвигается мой личный, индивидуальный конец света. Краски сгущаются, что-то происходит вокруг. И я чувствую себя все более и более одинокой.

Потеря мечты, державшей меня школьные и студенческие годы? Гибель Гриши? Да, это тоже выело часть души, оставив невосполнимую пустоту. Но есть что-то еще, что я чувствую, но не понимаю. Марк говорит, что это реакция на кризис. Растерянность или злость охватывает все плотнее, удавом сжимая кольца. Но зачем в таком состоянии населения выводить на голубые экраны этот ужас? Зачем разлагать нас еще больше? Пугать, расстраивать, заставлять чувствовать злость и беспомощность? Зачем?

Раньше я не думала об этом. Теперь же не думать в принципе было, по крайней мере, стыдно. И развернувшись к происходящему всем корпусом, раскрыв глаза и вдохнув запах разложения человечества, я не могла справиться с собой.

Я согласилась прогуляться по парку, продышаться, проветрить мысли. Мы брели медленно. Молча. Мимо проезжали велосипедисты: одиночки или вдвоем. На встречу неторопливо брели мамочки с детишками или такие же как и мы с Марком, пары. Даже когда кто-то проходил мимо, вокруг было тихо и спокойно. Будто ни что не могло потревожить этот маленький кусочек природы. Будто она, с все понимающим пренебрежением, показывала: вы исчезнете, а я останусь... Наблюдала и грустно вздыхала с высоты неба и крон. И становилось спокойнее. Когда тебя окружает что-то незыблемое, настоящее и отчаянно живое – всегда становится спокойнее. Парк... пруд... небо... даже земля под ногами, если она не закована в асфальт.

- Может, ты беременна? – обернулся Марк с улыбкой.

- Нет, – я покачала головой, тоже улыбнувшись, – просто, тяжело как-то. Давит что-то.

- Отдохни. Сбеги от Миши на недельку.

Я удивленно обернулась. Ты же не сможешь сбежать вместе со мной. Даже если бы я могла, это предложение значило сбежать на недельку и от тебя.

- Нет, – я снова отрицательно качала головой. Нет.

Мы шли.

- Ты же в этой каше варишься, – тихо проговорила я в гравий под ногами, – зачем такое крутить в прйм-тайм?

- Какое такое? – не понял он.

- Эти истязания, извращения... Особенно сейчас, когда и так не сладко. Многим не сладко.

- Ох, Лидунь. Много причин, – Марк усмехнулся, ловя мою ладонь. – С одной стороны, когда все плохо, показать еще худшее зрелище – это и есть успокоить. Чужая беда всегда заставляет вздохнуть: слава богу, это случилось не со мной. С другой – это метод устыжения. Все же, кто-то может считать эти программы социальными. Ты знаешь, что это происходит и, возможно, не пройдешь мимо, став нечаянным свидетелем. Дальше - это отвлечение внимания. Эти ужастики уводят твои мысли от неудобных тем к вполне безопасным. Как-то надо отвлекать мысли многомиллионного населения от того, что происходит в стране. Ты только представь себе толпы сознательных граждан, задающихся вопросами «кто виноват» и «что делать»?

Я засмеялась.

- Много причин и способов не давать нам думать.

Подняв подбородок, я замерла в нерешительности.

- Давай уедем, Марк, – предложила тихо, не глядя.

- Милая, я не могу сейчас.

Зябко поежившись, я кинула на мужа короткий взгляд.

- Ты не понял. Давай уедем из страны. Насовсем. Я не хочу здесь жить.

Марк не смотрел на меня, вытянув губы трубочкой. Я наблюдала за ним искоса, боясь посмотреть прямо.

Прямо в глаза своему малодушию.

Прямо в лицо своей слабости и страху.

Прямо и решительно. Не могла.

- Марк, – позвала я, не выдерживая молчания.

- Мне показалось, это была просто идея, – он обернулся, наконец, и все, чего я боялась увидеть, отразилось на его лице. – Неужели, ты могла обдумать это в одиночку и предложить на полном серьезе?