Ключ к счастью попаданки (СИ) - Светлана Машкина
От печальной перспективы громко заурчал желудок.
— Ульна, ты сегодня ела? — спросила Феня.
Я отрицательно покачала головой. Какая уж тут еда.
— Даже накормить её не могу! — воскликнул дед и закрыл руками лицо.
Какой он, однако, эмоциональный стал! Раньше два слова скажет — и всё, норма. Додумывай сама, чего хочешь.
А Феня-то, Феня!
Она подошла к деду, легонько прижалась щекой к его щеке. От этой немудрёной ласки дед вздрогнул и залился краской, как институтка на первом балу.
Мамочки мои, да у них же — любоооовь! Настоящая любовь-морковь, когда всё только — только начинается и пробуждается, когда птицы поют громче, солнце светит ярче, а ветер теребит локоны возлюбленной!
Правда, локоны немного припорошены годами, но Пекас и Феня сейчас точно переживают свою лучшую пору.
От умиления захотелось расцеловать их обоих. Великие боги! Пусть моим близким будет хорошо! Пусть они будут счастливы, хотя бы сейчас, на закате жизни.
Я довольно улыбнулась. Никакой ещё не закат, живут здесь долго!
— Пойдём к колодцу, девонька, покормлю тебя там, — вздохнула Феня. — Пекас, принеси из дома похлёбки. Да хлеба не забудь и взвара ей. Пусть досыта покушает, каждый раз к колодцу не находишься.
— Фенечка, зачем колодец? — не поняла я.
Чего я там не видела? Не хватало ещё сидеть на виду у прохожих, на площади на колоде, и жевать остывшую похлёбку.
Пекас сочувственно посмотрел на меня:
— Ульна, тебе нельзя помогать, но подаяние дать можно. И взять ты его тоже можешь — великие боги позволяют любому. Пошли на площадь, мы теперь только там можем тебя накормить.
Понятно. Как нищая, я имею полное право принять продуктовый паёк. Или надо для полноты эффекта с протянутой рукой сидеть? Говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Но мне — молодой, здоровой и неглупой?
Я повязала чистый фартук и надела единственные уцелевшие башмаки. Под погром они не попали, потому что вчера я их надела в храм. Что же, на площадь, так на площадь. Пошли.
Глава 38
Кажется, с моим появлением жизнь в селе забила ключом. Во всяком случае, теперь у колодца собирались не несколько баб, которым откровенно нечем заняться, а чуть ли не треть всех хозяек.
Сегодня, по причине отличной погоды и горячих, в прямом и переносном смысле, ночных событий, у колодца дамы и девы общались активно, и даже яростно.
— А я говорила и говорить буду — сама она подожгла! Специально! Потому и тушила нога за ногу, как улитка ползала, — вещал знакомый громкий голос моей несостоявшейся свекрови.
— Да не мели ты языком, можно подумать, ты одна на пожаре была! — отвечала ей женщина средних лет, тетешкая на руках то ли внука, то ли сына. — Ульна за водой бегом гоняла, что та собака бегала, аж язык на плече!
Неужели? Я, конечно, тушила активно, но, чтобы с высунутым языком? Хотя, в том нестабильном состоянии психики, после всего пережитого — всё может быть.
— Бабоньки, кто ей хозяйство-то порушил? — пропищал звонкий, но противненький голосок. — Говорят, ни плошки, ни тряпицы целой не оставили. За что этак-то? Не иначе — на чужих женихов заглядывалась, космами трясла. Всякими местами завлекала! Ни дать, ни взять — кикимора болотная.
Бабы загомонили, вспоминая мои грехи. И ведьмачка, и дитя ненужное, по всей вероятности, прижитое в грехе. И мальцы-то их меня всегда боялись, стороной как есть, обходили.
Надо отдать коллективу должное — он разделился на два лагеря. Правда, лагерь защитников был значительно меньше, но я приятно удивилась, что он вообще был.
— Оставьте вы девку, не забижайте. И словами грязными не марайте! Дурного она не сделала, значит, и обижать её не за что, — потребовала сухонькая старушка.
На вид ей было от восьмидесяти до ста двадцати. Маленькая, хрупкая, из-под вдовьего чёрного платка выбивается белоснежная прядь. Зато какой взгляд! Спокойный, уверенный, мудрый. Надо бы с ней поближе познакомиться.
— Алую ленту сняла! — выплюнула другая старуха, из враждебного мне лагеря.
— Господин снял, — поправила моя. — Значит, была на то воля богов. Вы, неразумные, про их волю сплетничать надумали?
Бабы немного притихли, и я решила, что в мизансцене явно не хватает меня.
— Дамы и девы! — провозгласила я, и чуть не прикусила язык.
Начала, называется, речь! Можно сказать — успешно переключила внимание на себя.
К счастью, первых моих слов или не поняли, или не услышали. Зато теперь все смотрели, повернулись лицом, ждали продолжения.
— Тётеньки, я с просьбой пришла, — тихо и вежливо сказала я. — Хозяйство моё порушили, а жить надо. Осталась у меня птица и две свинки. Продайте мне, за мою цену, посуду, самую необходимую, и немного дров из ваших запасов.
— Ой, я не могу, — весело взвизгнул молодой девичий голос из партии оппозиции. — Уж тяни руку, чего там! Деньгу не дам — жирно тебе будет, но корку, так и быть, кину, морковину варёную от свинушки заберу. Все знают, что тебе жратушки нечего!
Ах ты, поганка! Я прищурилась, разглядывая девицу. Высокая, крутобёдрая, с тёмными гладкими волосами, она была всем хороша, если бы не злые глаза и не тонкие, сжатые в ниточку, губы. Ладно, пышечка румяная, запомню я тебя. Нет, я не злопамятная, ни в коем случае, просто обладаю хорошей памятью. И ещё не люблю, когда меня унижают.
— Возможно, моя цена покажется вам скромной, — продолжала я, спрятав руки за спину.
Руки не хотели прятаться, а хотели вцепиться в чёрную косу и от души отшлёпать румяные щёчки красотки.
— Но, если поверите мне и поможете, обещаю отплатить добром. Той, кто принесёт и продаст по моей цене, то есть той цене, которую я в силах заплатить, я к каждому празднику буду приносить свою продукцию. Это очень вкусно, вам понравится. Каждый год, на каждый праздник, на вашем столе будет моя продукция.
Вот только возможен ли для меня такой бартер? Или уменьшение моих будущих доходов — тоже приемлемый вариант?
Я замерла, мысленно спрашивая великих богов. Не нарушаю я правила? Боги молчали, и я решила, что вопрос не является для них принципиальным.
— Чё-чё? — икнула румяная деваха. — Чего
