Вечное (СИ) - Мара Вересень
Матрица призыва ожила.
Смертное тело осталось в фокусе фигуры, а суть вознеслась.
Она, Изначальная, смотрела укоризненно. Как мать на глупое дитя. Эру поднялся. Сначала по привычке потянулся рукой к Карателю, но косы не нашлось. Без Косы Эру и здесь чувствовал себя голым. Чувствовать вообще было дико, а голым — в особенности.
Чертог выглядел как всегда: зал, полный Дверей, затянутых мембранами граней, в каждой из которых недоставало осколка. Большинство недостающих были лезвием Карателя, часть растворилась в крови живущих — носителей сути Мора-огневрана и жрецов, часть были когтями крылатого Ловца душ.
По периметру Чертога прошла дрожь и Дверей стало больше. Плечо дернуло, будто Каратель все еще был при нем, пальцы на миг ощутили привычную тяжесть. Дверей и так было значительно больше с последнего визита, а тут вот прямо при нем еще одна воздвиглась.
— Их больше, — сказал Эру
— Больше, — согласилась Изначальная.
— И рождаются новые.
— Рождаются.
— И в каждом нет осколка.
— Как видишь. Неужели ты не чувствовал, как стала тяжела твоя ноша Пастырь живущих? — Она кивнула на вновь появившийся и исчезнувший Каратель. — Ты больше не можешь. Ноша тебе не по плечу.
— А это? — Эру потыкал пальцем в образ своего смертного тела, отражающегося в каждом зеркале. Высокий, светлокожий, серебристоволосый… эльф. — Что это?
— Это тоже виток. И тебе пора выполнить обещанное.
В ладони стало горячо, Эру поднес к глазам зерно сути, которую согласился отпустить бродить по междумирью и ему стало стыдно. Забыл. Сунул подальше и забыл.
— А миры? Мир?
— Ты про свою любимую сферу? Разве ты не назначил себе преемников, назвав их спасителями мира? Темное пламя на вороньих крыльях и его целое, золотую звезду в коконе мрака.
Снова стало стыдно. Вот так ляпнешь невзначай… Но эльф! И ведь все из-за этих ушастых пройдох! Пришли со своими правилами, своей магией… А так все хорошо начиналось.
— Ты сам их впустил, а теперь негодуешь, что лелеемый тобой как собственное дитя мир изменился не так, как ты планировал. Мог не впускать.
— Мог, — согласился Эру.
— Тогда зачем впустил? Отвечай первое, что придет в голову.
— Мальчишка. Эста Фалмари. Хаэльвиен тен’Тьерт. Я увидел себя его глазами, как если бы мы были одним.
— Вот и ответ. Круг замкнулся.
— И что мне теперь?..
— Живи.
Ее голос колоколом ударил по ушам, суть вынесло в одну из Дверей и Эру вернулся в мир, откуда призывал в коконе пламени — так разогнался на входе.
Внутри фигуры полыхало.
Он нащупал рядом черенок, оперся, встал, старательно не разжимая кулака, в котором было что-то очень важное и нужное, вывалился за пределы огненного кольца, почесал костяшками ужаленный ретивым сполохом зад и вспомнил, что голый. Рука замерла, “хашши’ин” вырвалось само.
— Хашши’ин, — громко повторил мелкий мальчишка, а прочие местные, собравшиеся гурьбой на кромке поля, попадали на колени.
Обогнул блаженных, начаровал на ходу подобие набедренной повязки и пошел… куда-нибудь. Сначала вон к тому дереву. У него были листья как расправленная ладонь, густая крона, а под ней — тень. В голове мутилось, будто кто-то вертел трубку калейдоскопа бесконечно перемешивая цветные осколки.
Добрел до тени, сел. Разжал пальцы. На ладони лежало живое зерно. Поскреб между корней, опустил в ямку и присыпал. Прижатая ладонью земля толкнулась и брызнула водой. Не прошло и часа, как новорожденный Исток уверенно торил дорожку в траве.
Он наклонился, набрал мерцающей воды в сложенные чашей руки, чтобы напиться, но едва коснулся губами, его словно ударило.
Таяли, растворяясь, смешиваясь, причудливо сплетаясь обе сути: та, что ходила дорогами между миров и та, которую носили зерном в сознании.
Он вспомнил себя. Он — Хаэл эльвие́н тен’Тьерт — песня света дома Терновника. Дома, который ему только предстояло построить, потому что он был один, единственный, Единый.
Конец
