Вечное (СИ) - Мара Вересень
Я — зеркало между ними и каждый во мне отражается. Зеркало из осколков, которые делают меня целой. Целой вселенной, расцвеченной мириадами золотых нитей, на которых дрожат, сверкая, как бусины, бессчетные миры.
— Другое время, другой облик, все тот же яростный огонь. Золотая звезда. Тьма. Тень. Свет. Какой затейливый… тандем. Тем приятнее будет снова убить тебя, пламенная тварь.
Илфирин улыбнулся, посмотрел мне в глаза и, приказав: “Гори”, метнул в меня мой же клинок.
И пока он стремительно медленно летел в меня, я вспомнила, что против вечной жизни может выстоять только вечная смерть, что душу нельзя поймать в клетку, корни всегда уходят глубже, чем кажется, а моя воля — превыше всего. Я черномаг. Я все могу. У меня тоже есть три дара, пламя запределья и мое все.
А еще — рука судьбы с алмазными когтями, которая как динамический якорь, который вписывается в систему, потому что должен с ней взаимодействовать, а не только удерживать. Но все равно извне, в другой плоскости.
Внимание. Фаза три. Есть разделение. Рассекаю. Закрыва…
Мертвое железо вошло между бровей, смычок коснулся струн, колокол в белой башне из камня и боли качнулся, тишина пролилась в мир.
Вспыхнуло.
Но перед тем, как осыпаться пеплом на серую дорогу междумирья, я отпустила пружину-веер.
И все стало иначе.
Все стало.
* * *
Видь дрожал. Пальцы болели. Те, что держали смычок так и держали, потому что не могли разжаться, а те, что прижимали струны, были изрезаны до кости. Тянуло, затягивалось и сочилось. Алое с золотом и серебром, живое, собиралось каплями-сферами, катилось по черному лакированному дереву, истаивало светом, темной дымкой, жемчужными полупрозрачными лентами и сыпалось с края продолговатыми зернами кислых ягод, что растут на колючих ветках во дворике медцентра.
Внутри корпуса пряталось эхо.
— Вы были правы, учитель, — прошептал Видь скрипке, все еще прижимаясь к ней подбородком. — С нужными струнами вышло, как надо.
— Это моя, — прозвенело звездноглазое дитя выбираясь из-за бортика фонтана, сделало несколько неуверенных шагов навстречу, одной рукой держа свою мертвую кошку, а другой держась за бортик, будто боялось отпустить, как мамкину юбку. — Моя, — вновь прозвенел и сбился на шелест. — Чтобы спать. Не так. Было не так. Обратно. В обратную сторону. Но когда звучало правильно, я спал.
— Колыбельная? — все еще дрожа спросил Видь и присел на бортик, бережно уложив скрипку на колени.
— Колыбельная, — серьезно кивнул ребенок и перестал мерцать, прижатый рукой котенок завозился. — Тепло, — улыбнулся мальчик. — Щекотно. Как тебя зовут?
— Видь. Вид-Арен.
— Странное имя, будто тебя двое.
— А тебя как зовут?
Ребенок потупился и пожал плечами:
— Забыл. Меня давно никто не звал. Было похоже, на музыку, которой не слышно, но скоро.
— Виен’да’риен, — пропел Видь, вплетаясь в звучание детского голоса. — Так я слышу.
— Мне нравится, — тихо-тихо произнес ребенок. — Теперь можно?
— Что можно?
— Уйти. Там больше не страшно, — тонкая рука вытянулась в сторону проступающего сквозь клубящийся, жемчужный туман луга и вымощенной светлым деревом дорожки.
— Иди, если хочешь, если не страшно. А там что?
— Теперь только старая дверь, которую не открыть. Заперто на все ключи. Вот, — мальчик порылся в кармане потрепанных штанов, и на алую ткань мантии рядом со скрипкой упал шарик, будто свернутый из тумана. — Такое зерно. Посадишь — будет дом. Там прямо. Только сам потом ему пой, чтобы рос. А я возьму мою флейту. Тянет. Идешь?
— Я потом, — сказал Видь и понял, что действительно — потом. И посадит, и споет, у него теперь два голоса.
Мальчишка пожал плечами, махнул рукой и вприпрыжку поскакал в туман. Маленькая кошка, бежала рядом, смешно топорщила хвост морковкой, норовила запутаться в детских ногах.
Больше не дрожало. Скрипка легла обратно в футляр. На горизонте стало светлее. Туман растаял, а шарик из тумана — нет. Видь… Вид-Арен, покачал в пальцах хаулитовую бусину и положил к скрипке. На потом.
* * *
Видь в инквизиторских шмотках, не-живое дитя… И музыка. Внутри до сих пор… будто против перьев гладят.
Такой странный сон. Сон наяву. Быстросон.
За грудиной ныло, между бровей будто кол всадили, горло драло и нестерпимо хотелось проверить целостность позвонков в шее. Как же это все-таки мерзко.
— Что мерзко, — глухо спросили рядом.
— Умирать, — сипло отозвалась я, медленно соображая, что лежу ничком на земле.
— Помнишь что-нибудь?
— Не… Не помню, только… все серое. Холодно. И свет. Свет, чтобы ж…
— Ж, — согласился Мар. — Вроде все как надо, но через это самое.
Организм передернуло. Я нащупала руку, его, но свою, пальцы Холина прижали мои, будто обняли.
— Такое ощущение, что я в этот раз раз шесть, как минимум, и все по-разному, — поныла я.
— Раз шесть, — повторил Марек, подбираясь ближе и целуя меня в макушку, — как минимум. И все по-разному. Договорились.
Я со вздохом и скрипом развернулась и, не открывая глаз, уткнулась ему в грудь, просовывая руки под пиджак и сладко дыша теплым и родным с едва уловимым запахом карамели с намерением больше не отпускать. Никогда. Но на всякий случай предупредила:
— Это ничего не значит.
— Как скажешь.
— И ты больше не будешь.
— Не буду.
— Я тебе не верю.
— А мне плевать. Это ведь ничего не значит.
Я слышала, что он улыбается и улыбалась тоже. На краю сознания уютно устроился мой свет, как фонарь на домашнем крыльце. Рядышком возились темные теплышки, устраиваясь поудобнее. Раз родители валяются на траве, им тоже можно. Грязи-то нет. Это вам не полигон с полосой препятствий. А больше никого и не было. Куда делась не-мертвая парочка, я потом подумаю. Может, остались в одном из отражений, может улизнули так же, как пришли. Сделали свое дело, напомнили вечно живому и всех ненавидящему существу, что смерть тоже бывает вечной, а ненависть — преданной.
Так что вот, вроде все свои. Но чего-то не хватало.
— Я тут подумала, — цапнула я за хвост шальную мысль, — нам нужен третий.
— Сама ему скажешь или мне это сделать? — спросил Мар.
— Кому?
— Твоему белобрысому ушастому зануде. Представляю, как он удивится. Особенно, если я ему такое предложу.
— Холин, ты!..
— Маньяк?
— Придурок!
Я по-прежнему не видела, но точно знала, что он не просто улыбается — у него сейчас рот до ушей. Улыбающийся темный — в принципе шокирующее зрелище, но на сей раз это была улыбка совершенно счастливого и весьма довольного собой мага.
Я почувствовала, как Альвине подошел, и открыла глаза.
— Третьим будешь, — спросил Холин, приподнимаясь на локтях.
— Наденешь мой подарок? — спросил Эфарель.
— Два придурка.
— Будете лежать или пойдем
