Чужак в чужом краю - Роберт Хайнлайн

— Джабл, прошу, прекратите меня дразнить.

— Я тебя не дразню. Если ты утверждаешь, что коралловая змея — это безобидный кардинал, я не могу гарантировать тебе долгую жизнь. Любая твоя ошибка может стать последней. Я могу лишь обещать, что не позволю Майку съесть твое тело.

Дюк даже рот открыл. Потом заговорил — гневно, сбивчиво, путано.

Харшоу слушал, затем прервал:

— Ладно, остынь. Делай, что хочешь. Я хочу посмотреть фильм. A-а, чертова машина!

Джабл склонился к проектору:

— Не нужно так сильно. Вот так… — Дюк поправил то, что напутал Харшоу, и вставил кассету.

Вопрос о том, работает ли Дюк на Харшоу или нет, больше не поднимался. Проектор был настольный, рассчитанный на твердую видеозвуковую четырехмиллиметровую пленку. На экране происходили события, предшествовавшие исчезновению бутылки. Джабл увидел, как она летит ему в голову и исчезает в мгновение ока.

— Энн будет рада, когда узнает, что фильм подтвердил ее слова. Дюк, повтори в замедленном темпе.

— О’кей! — Дюк отмотал кассету назад и объявил: — Пускаю в десять раз медленнее.

Кадры были те же самые, а так как замедленный звук ничего не давал, то Дюк отключил его. Бутылка выпорхнула из рук Джилл, поплыла по направлению к голове Харшоу и пропала, но не сразу, а постепенно, становясь все меньше и меньше, пока не исчезла совсем.

— Дюк, можно еще медленнее?

— Секундочку. Что-то случилось со стереоэффектом.

— Что именно?

— Черт его знает. При просмотре с нормальной, скоростью все было в порядке. А при замедлении получилось искажение стереоэффекта: бутылка летела от нас, а казалось, что она летит вбок. Это могло произойти из-за внезапного смещения оптических осей камеры. Но камеру я не трогал. Может быть, испорчена кассета?

— Бог с ним, Дюк. Поставь другую кассету.

— Точно. Угол зрения будет другим и мы все увидим, даже если эта кассета испорчена. — Дюк сменил кассету. — Первую часть пустим быстро, а конец замедлим?

— Годится.

Когда Джилл взяла бутылку в руки, Дюк замедлил просмотр. Бутылка двинулась по направлению к Харшоу. Дюк выругался.

— Со второй камерой тоже что-то не в порядке.

— Да?

— Камера была установлена под таким углом, что бутылка должна была вылететь из кадра вбок, а она полетела вглубь. Вы видели?

— Да.

— Но этого не может быть! Одна и та же неисправность сразу в обеих камерах?

— Что значит «не может быть», если это есть?! Интересно, если бы вместо камер стояли радары, что бы они показали?

— Откуда я знаю? Нужно перебрать камеры.

— Не нужно.

— То есть как?

— Дюк, камеры исправны. Скажи, что перпендикулярно всему остальному?

— Я плохо разгадываю шарады.

— Это не шарада. Я мог бы отослать тебя к мистеру Квадратусу из Планиметрик-Сити, но я тебя пожалею. Так что же перпендикулярно всему на свете? Ответ: два тела — бутылка и пистолет.

— Что-то вы темните, босс…

— Я никогда еще не выражался яснее. Вместо того, чтобы искать неисправности в камерах, которые не показали тебе ожидаемого, постарайся поверить увиденному. Давай посмотрим остальные фильмы.

Ничего нового для себя Харшоу из этих фильмов не почерпнул. Пепельница, висящая под потолком, не попала в кадр, было заснято лишь ее неторопливое возвращение. Изображение пистолета было очень маленьким, но, насколько Харшоу разобрал, пистолет исчез, не перемещаясь в пространстве. Наводя пистолет на Смита, Харшоу крепко держал оружие, поэтому результатом он остался доволен, если здесь уместно слово «доволен».

— Дюк, мне нужны копии.

Дюк поколебался:

— Я еще не уволен?

— Черт возьми! Нет, но с условием, что ты будешь есть за общим столом. Постарайся отложить свои предрассудки и слушай.

— Слушаю.

— Когда Майк просил позволения съесть мое старое жилистое мясо, он оказывал мне величайшую из известных ему почестей. Да, по единственному ЕГО закону, это — честь! Майк всосал это, если можно так выразиться, с молоком матери. Он оказывал мне величайшее доверие и просил о величайшем одолжении. Ему все равно, что думают об этом в Канзасе; он мерит жизнь теми мерками, которые ему преподали на Марсе.

— По мне лучше канзасские.

— По мне тоже. Но ни ты, ни я, ни Майк не вольны в выборе. Нельзя перечеркнуть то, чему тебя учили в детстве. Пойми, наконец, что ты, если бы тебя воспитывали марсиане, относился бы к съедению себе подобных так же, как Майк.

— Не думаю, Джабл. Конечно, Майку не повезло, он воспитывался не в цивилизованном обществе. Но здесь другое, здесь — проявление инстинкта.

— Сам ты инстинкт! Дерьмо!

— Но это же инстинкт! Я не всосал с молоком матери, что нельзя быть людоедом. Я сам знал, что это — грех, страшный грех. Меня от одной мысли об этом тошнит. Это — чистый инстинкт.

— Дюк, — простонал Джабл, — так не бывает: ты разбираешься в сложнейших механизмах и не имеешь ни малейшего представления о том, как работает твое сердце или желудок. Твоей матери не было нужды говорить: «Не ешь своих друзей, сынок, это нехорошо». Ты впитал это убеждение из нашей культуры, как, впрочем, и я. Все эти анекдоты о каннибалах и миссионерах, сказки, мультики, фильмы ужасов — разве это инстинкт? В древности каннибализм присутствовал во всех ветвях человеческой расы. И твои, и мои предки были каннибалами.

— Ваши, наверняка, были.

— Дюк, ты, кажется, говорил мне, что в твоих жилах есть доля индейской крови.

— Ну да, одна восьмая. А что?

— Это значит, что и среди твоих предков были каннибалы, и тебя от твоих предков-каннибалов отделяет более короткий промежуток, чем меня от моих, потому что…

— Ты старый, лысый…

— Тихо! Ритуальный каннибализм был широко распространен в племенах коренного населения Америки — читай историю. Кроме того, будучи североамериканцами, мы можем иметь прадеда-конголезца — вот вам, пожалуйста, еще людоед. Если даже мы чистейшие англосаксы (что маловероятно: смешанные браки были, есть и будут), то это значит, что мы произошли от европейских, а не африканских или индейских людоедов. Все цивилизации проходили ступень людоедства. Дюк, глупо противопоставлять практику десятка поколений извечному инстинкту, по которому тысячи людей жили тысячи лет.

— Я не могу с вами спорить, Джабл, вы выворачиваете все мои слова наизнанку. Я