Скиталец - Тиффани Робертс
Прошло три дня с тех пор, как они сожгли тела. В основном все было тихо, хотя Мэнди сказала мне, что было несколько драк среди других людей, оставшихся в городе. В воздухе витает сильное напряжение. Я спустился в бар на 19-ой, чтобы убедиться самому. У них все еще есть выпивка. Неделю назад я бы сказал, что это единственная причина, по которой подобное место может быть таким оживленным, но сейчас я думаю, что это неправильно. У меня возникло ощущение, что там было так много людей, потому что все напуганы и никто не хочет сейчас оставаться один.
Этот город получил достаточно ударов, когда армия прошла через него в первый раз. Мы пережили самое худшее. Черт возьми, кому, черт возьми, понадобилось нападать на Вайоминг? Возможно, нам еще повезло. Похоже, что и в других местах все пошло прахом. Время от времени кто-нибудь приезжает из Колорадо или забредает по шоссе I-80 с запада, и ни у кого из них нет хороших историй, которые можно было бы рассказать. Они говорят, что Денвер — это просто радиоактивный кратер.
Теперь к нам приходят эти сукины дети-боты и говорят нам, в какие районы города нам больше нельзя заходить. Как, черт возьми, это приемлемо? Бьюсь об заклад, некоторые из них даже были частью группы, которая прошла через город во время войны. По большей части, они покинули город в одиночку. Большая часть боевых действий велась на старой базе ВВС2, — в ясные дни мы все еще иногда видим оттуда дым, — но там все равно был нанесен ущерб.
В баре они говорили, что мы все соберемся и сделаем что-то с этим. Соберем оружие и заставим их уйти. Конечно, есть боты, которые не доставляют никаких хлопот, но, похоже, сейчас никому нет до них дела. Они все — проблема, это они сражались на войне, это они убивали женщин и детей.
Все эти идиоты уже забыли, что это мы начали сбрасывать бомбы.
Я начинаю нервничать. Нужно остановиться. Я, вероятно, сделаю какую-нибудь глупость, когда буду в таком состоянии.
Мог ли он провести какой-нибудь анализ того, что только что прочитал, чтобы не остаться в замешательстве?
Люди искажают свое восприятие событий, основываясь на своих эмоциях. Он знал это не понаслышке, во многом благодаря недавнему опыту. Автор дневника даже упомянул об этом в своей записи, возможно, осознав это после того, как поднял голову и увидел, как неуклонно ухудшается его почерк, как усиливается нажим с каждым росчерком пера.
Ронин вошел в коридор и направился к чердачному люку. С первого взгляда редко бывает видно все. Протянув руку, он ухватился за веревку и открыл люк. Лестница сопротивлялась его подъему, и половицы скрипели, несмотря на его медленные, осторожные шаги. Стоя у окна, он находился прямо над комнатой Лары.
Что бы она сказала, когда бы он рассказал ей, что содержалось в дневнике? Я так и знала, или меня это не удивляет, или, может быть, вы, чертовы ублюдки с ведрами болтов?
Или ее губы опустятся, а глаза заблестят от печали, которую он не мог понять, от печали по памяти о давно умерших людях, которых она никогда не знала? Для людей, которых забрали из их домов — из этого дома — и убили?
Он остановился у окна и выглянул наружу, любуясь происходящим. В парке было почти темно, если не считать света, отражавшегося в пруду; это было черное пятно между мягким светом уличных фонарей по обе стороны. Вид, который, должно быть, был знаком человеку, написавшему дневник.
Ронин обвел взглядом одеяла и журналы на полу, банки с едой в книжном шкафу, стол с единственным стулом. Каково было бы оказаться на месте писателя?
Он покопался в своей памяти, получая доступ к данным из своих многочисленных вылазок в Пыль, вокруг нее и за ее пределы. Почти каждую ночь он проводил в одиночестве, и он никогда не задумывался об этом факте. Он встречал там множество людей, но большинство из них погибало или оставалось лежать в грязи.
Пыль предпочитала быстрых и безжалостных. Там не было духа товарищества.
Но разве он не сталкивался снова и снова как с ботами, так и с людьми, которые бегали группами? Пара синтов, полдюжины людей, жаждущих припасов, еды, неминуемого жестокой конфронтации с Ронином, которая, вероятно, была их единственным социальным взаимодействием за пределами их маленькой группы?
Каким-то образом эта цепочка мыслей привела его к новому осознанию — возможно, ему не обязательно было выходить одному. Лара умела выживать. Как у любого человека, у нее были свои слабости, но в ней была сила, превосходящая его способность классифицировать и измерить. Каково это — ходить по Пыли вместе с ней? Разговаривать с ней долгими днями и ночами, иметь дополнительную пару глаз, прикрывающих его спину?
Иметь кого-то, за кем нужно присматривать, кроме самого себя.
Нет. Пыль была не местом для нее. Не местом для кого бы то ни было. Опасность для него и так была слишком велика, и он даже на мгновение не мог допустить мысли о том, чтобы подвергать ее такому риску.
Он снова открыл дневник и все еще читал, когда восходящее солнце поднялось над крышей настолько, что пролило свой чистый свет на верхушки деревьев на другой стороне улицы.
Они придут за мной, — с этого начиналась последняя страница, буквы были искажены в спешке. Я думаю, что все остальные уже ушли, и еще через несколько дней достроят стену, и я окажусь в ловушке. Я не знаю, почему я оставался так долго. Наверное, потому, что я до сих пор помню улыбки на лицах моей жены и детей, когда мы играли в Холлидей Парке… Может быть, если я выберусь, то увижу их там, где всегда поднимается пыль.
Вот и все. Если ты человек, тебе лучше быть, блядь, за этой стеной. Во время большой драки у бара на 19-ой улице кто-то порезал лицо лидирующему боту, и теперь нет ни пощады, ни предупреждений. Эта часть Шайенна принадлежит этим тварям. Мы можем разобрать обломки только за его пределами.
После всего ущерба и разрушений, с которыми мы столкнулись, люди ничему не научились. Они сражались с ботами не ради выживания, они сражались, потому что думали, что это место, эти здания действительно важны. Жизни, которыми мы жили раньше… они ушли, и
