Меч Тамерлана - Кретова Евгения

Мансур посмотрел в глаза, качнул головой:

– Думаете, поверит?

– Поживем – увидим… От тебя зависит – как скажешь, так и поверит.

Бабушку перевели в палату.

Милана оглянулась на дверь, за которой тихо говорили с врачом родители, проскользнула к больничной койке. Ей казалось, что бабушка похудела и потускнела. Кожа на лице и руках, лежавших поверх одеяла, пожелтела и сморщилась, ногтевые пластины потемнели. Грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе. Зеленая головка катетера торчала из вены, закрепленная бабочкой-пластырем, от нее тянулся длинный прозрачный провод к капельнице. На запястьях и чуть выше локтя – браслеты-крепления медицинского оборудования: датчики постоянно обновляли цифры, графики медленно ползли вдоль экрана, иногда гудел, включаясь, тонометр. Тогда экраны замирали, мигая электронным сердечком, но запускались вновь, стоило только сдуться широкому «рукаву» на предплечье бабушки.

– Бабуль, ты меня слышишь? – она посмотрела на экраны, надеясь, что график по-киношному подпрыгнет, подсказав, что бабушка на самом деле ее слышит. Но крохотная точка, словно запущенный мячик, мерно подпрыгивала и тут же падала вниз, подчиняясь привычному ритму и биению уставшего сердца.

Милана вздохнула. Осторожно дотронулась до руки бабушки, легонько сжала пальцы. Но график по-прежнему не реагировал.

Девочка, еще раз оглянувшись на дверь, аккуратно, чтобы не повредить закрепленное оборудование, перевернула бабушкину ладонь, пригляделась к кончикам пальцев – в порах застряла не то сажа, не то что-то другое. Но именно этим бабушка испачкалась вечером, именно это Милана нашла на дороге, на месте, где стояла странная незнакомка.

Милана тяжело и порывисто вздохнула, достала из кармана знакомый футлярчик, вынула бабушкины очки. Еще раз прислушавшись к голосам за дверью, решилась – приноровила толстую линзу так, чтобы та ловила солнечный свет, падавший из окна. И лучик, распадающийся на хрупкую полупрозрачную радугу, направила на испачканные пальцы бабушки.

Оранжево-желтый солнечный зайчик прыгнул по одеялу, задержался на коже.

Чернота в порах будто ожила и взбугрилась. Милана видела, как та стала съеживаться, а кожа бабушки – светлеть. Перед глазами Миланы возник листок, который она прятала в банке, – точно так же неведомая болезнь иссушила его, но солнечный луч, попав на листочек, превратил его в прах.

Девочка с ужасом посмотрела в лицо бабушки: «А вдруг бабушка тоже исчезнет?!»

Тонкий пар поднимался от бабушкиной руки. Милана отдернула линзу, отшатнулась.

И вовремя – в палату вернулись родители. Заметив дочь у постели больной с очками в руках, мама удивилась:

– Ты зачем очки принесла?

Милана сбросила оцепенение, пролепетала:

– Вдруг бабушка очнется и захочет почитать?

Она осторожно вернула очки в чехол, положила его на тумбочку рядом с кроватью. Родители сочувственно переглянулись. Мама вздохнула:

– Ох, хорошо бы так и было.

«Должен быть другой выход», – решила Милана, выходя из палаты.

Через тревожные мысли проникал манящий аромат: сдобное тесто, пережженный сахар, пряности вперемешку со сливочно-терпким вкусом топленого молока и домашнего сыра. Катя поняла, что она зверски голодна.

Когда открыла глаза, увидела рядом с собой ярко расписанное плоское блюдо, доверху наполненное ягодами, ароматными булочками и плоскими сдобными лепешками с изюмом, покрытыми красно-коричневой карамелью. Девушка сглотнула и огляделась.

Она лежала на таком же топчане, с которого была похищена той ночью после аварии: простое основание, ворох одеял и цветных подушек. Из небольшого окна, закрытого цветными стеклышками незатейливого витража, лилось оранжево-красное солнце. Определенно, она была не внутри медного кувшина.

В ногах спала уже знакомая ей безусая кошка.

Приоткрыв глаз, она посмотрела лениво на девушку, подобрала под себя передние лапки и тихо мяукнула.

– Привет, – Катя протянула руку, погладила по шерстке – та была мягкой, шелковистой, с густым подшерстком.

Кошка оказалась не слишком довольна лаской: брезгливо повела плечом и спрыгнула на пол. Толкнув скрипучую дверь, вышла из комнаты, впустив в нее шум льющейся воды и странное монотонное шуршание.

Пару мгновений Катя боролась с любопытством, но голод победил. Съев горсть черешни, Катя оживилась и, стянув с блюда маленькую булочку про запас, соскользнула с кровати и направилась к двери.

Шуршащий звук доносился слева, и Катя шагнула ему навстречу.

Дальше была небольшая кухонька, будто застрявшая между времен: каменный очаг у стены, покрытые кружевными салфетками открытые полки, уставленные разнообразной утварью – глиняными кувшинами всех форм и размеров, стопками тарелок, баночками для специй. По углам висели пучки сушеных трав, источая ненавязчивый аромат. У большого стола спиной к Кате стояла, сгорбившись, пожилая женщина. По ее активным монотонным движениям Катя сразу поняла: она замешивала тесто. Девушка огляделась по сторонам в поисках странного шелестящего звука и тут же обнаружила его: в углу, за очагом, сидел паренек лет десяти, остроглазый, черноволосый, с перепачканным оранжевым песком носом, скобливший этим песком огромный, почти с него ростом, чугунный казан. Заметив вошедшую девушку, он застыл, приоткрыв беззубый рот и настороженно разглядывая гостью.

Внезапная тишина привлекла внимание женщины – та оглянулась на парнишку. Проследив за его взглядом, также уставилась на Катю.

Это была та самая пожилая хозяйка, что приютила их накануне и которую Джафар представил своей матерью.

– Здравствуйте, – поздоровалась Катя, опустив плечи: что теперь делать, она не понимала.

– И тебе здравствовать, – неожиданно заговорила женщина, хоть и с большим акцентом, но по-русски. Глянув на Катю, она вернулась к замесу теста: – Голодна?

Катя открыла ладонь с зажатой в ней булочкой:

– У вас всё очень вкусно… Спасибо за заботу!

Поскольку хозяйка отвернулась от нее и занялась готовкой, а парнишка снова зашуршал песком, счищая нагар с казана, Катя тайком огляделась: в кухню заглядывало солнце, по-весеннему яркое и настойчивое. В приоткрытое окно залетали шум сада и птичье щебетание. Стены дома были сложены из самодельного кирпича, неумело, но с любовью оштукатурены и окрашены голубой масляной краской. Вполне современная газовая печь с баллоном говорила о том, что Катя находится в настоящем, но где именно – вопрос.

– Где я? – решила она задать его хозяйке.

Та, не оборачиваясь, неопределенно кивнула в сторону сада:

– Меглéр пахруя́б…[22] Так зовется.

И снова замолчала. Казалось, она была не слишком рада гостье. Катя подошла ближе.

– Как вас зовут?

– Рохдулай, – ответила женщина, не отвлекаясь от своего занятия.

– А я Катя… Что я здесь делаю, вы, случайно, не знаете?

– Почему же… Знаю. К свадьбе готовишься, Катя, что же еще… Сейчас Халимат придет, поможет умыться, нарядиться… Самой красивой сегодня будешь.

Чего-чего? Все было сказано таким бесцветным голосом, словно хозяйка отвечала давно выученный урок. Катя сдержалась, не стала возмущаться, что ее мнения о свадьбе никто не спросил. Вместо этого уточнила:

– А жених кто? Или я узнаю об этом только на свадьбе?

Женщина пожала плечами:

– Отчего же… Известно кто. Сын мой жених.

– Джафар? Что за ерунда…

Женщина покачала головой:

– Они все мне сыновья. Ты иди, поешь, ночь длинная будет, гостей много придет…

Катя прошла на середину кухоньки, обошла стол и встала напротив женщины так, чтобы видеть ее лицо – желтое, с глубокими морщинами на щеках и лбу.

– Я не собираюсь выходить замуж за вашего сына, кем бы он ни был. То, что вы затеяли… – Катя постаралась подобрать слово, – это преступление.

Она подумала, что ее похитители ездят на машине, живут в доме с газовой плитой и, даже если они водят какие-то дела с джиннами, они, очевидно, люди. И не захотят оказаться в тюрьме за похищение человека. Она окинула взглядом кухню, притихшего за работой парнишку, с уверенностью повторила: