Магия торжествует - Илона Эндрюс
Мой сын был оборотнем и хищником. Со сверхъестественным слухом.
Я продолжала смотреть направо, в сторону Лютера.
Секунда.
Еще одна.
Еще одна…
Она выскочила из тумана слева от меня. Я сделала быстрый шаг правой ногой, чтобы набрать инерцию, и ударила ее в бок. Моя нога попала ей под ребра. Хрустнула кость. Удар отбросил ее обратно в дымку.
Я ждала. Теперь Конлан поворачивался направо. Это должно было быть больно. Сейчас она попытается прикрыть ту сторону.
Низкое, животное рычание исходило от Лютера. Оно звучало наполовину по-звериному, наполовину непристойно. Рычание продолжало доноситься. Шумовая завеса. Она пыталась заглушить свои шаги.
— Я все еще слышу тебя, червячка. — Я подняла руку и поманила ее, вложив в свой голос каждую каплю высокомерия, которая у меня была. — Иди ко мне. Прими свою смерть с достоинством.
Лютер замолчал, но сахану не показалась. Черт. По какой-то причине насмешки тети действовали намного лучше, чем мои. Мне нужно было больше практики.
Конлан повернулся направо. Я понятия не имела, откуда я знала, что удар будет нанесен низко. Я ничего не видела и не слышала, но что-то подсказывало мне, что целью будет он. Я присела на корточки, прижимая его к себе, прикрывая своим телом. Кинжал вылетел из пыли и вонзился в мое левое плечо, всего на дюйм.
Дубина. Метание срабатывало только в фильмах.
Я выдернула клинок и вскочила на ноги едва вовремя, чтобы блокировать ее удар, когда она ворвалась в круг. Она нанесла удар, и я рассекла ей руку. Кровь намочила кинжал. Спасибо тебе за нож, придурочная.
Сахану разразилась шквалом ударов. Я сократила дистанцию, работая с ней быстро и плавно.
Цвета, шумы, ее движения, ее голубые глаза — все стало таким четким и пронзительным, что почти причиняло боль.
Когда мне было восемь, Ворон отвел меня к человеку по имени Нимуэль. Его имя означало «мир» на его тагальском, и это было именно то, что обнаруживали его противники, когда набрасывались на него с ножом. Пока я обрабатывала ее, блокируя ее руки своими, обхватывая пальцами ее запястья, используя запястья, чтобы направлять ее удары, порезав ей предплечья, я услышала его спокойный голос в своей голове. «Под мостом, на вершине моста, над мостом, внутри, снаружи…»
Она не тронет и волоска на голове моего сына.
Сахану зарычала, нанося удар за ударом, и находила только воздух. Я порезала ее дюжину раз, но она была чертовски быстра.
«По мосту… Открой окно».
Я парировала на мгновение медленнее. Ее кинжал прочертил ярко-красную линию на моей левой руке. Пока она резала, я вонзила кинжал ей в бок.
Она оторвалась от меня, прихватив с собой кинжал.
Я зажала руку на ране и выплеснула на нее свою кровь, капли превратились в иглы на полпути. Они вонзились ей в лицо.
Она бросилась в туман. Я бросилась за ней, но она нырнула в зелень. Черт.
Позади меня магия изменилась.
— Не в моем доме! — взревел Лютер.
Магия вырвалась из него и разнеслась по комнате, замораживая зеленую дымовую завесу. Пыль взорвалась, каждая изумрудная точка расцвела крошечным белым цветком. Они поплыли вниз под потрясающе красивым дождем, колеблемые малейшим сквозняком, и я увидела сахану в десяти футах от меня, ее лицо было ошеломленным, рот с острыми нечеловеческими зубами разинут.
Зубы.
Я бросилась в атаку, схватив тяжелый микроскоп с лабораторного стола.
Очень трудно остановить того, кто бросается на тебя в полную силу, особенно когда ты прижат спиной к стене.
Она ударила меня, и я ударила микроскопом по ее кинжалу. Лезвие со звоном упало на пол. Я изменила направление удара и ударила микроскопом ей в челюсть. Потекла кровь. Удар отбросил ее назад. Она пошатнулась, вцепившись в меня. Я ударила микроскопом ей по лицу. Она упала. Я приземлилась на нее прежде, чем она успела перекатиться на ноги, и обрушилась с микроскопом, как с молотком. Полилась кровь, густая и красная.
Съешь это, сука!
Я била ее снова и снова, с методичной точностью, направляя вес своей руки в зону удара между ее глаз. Ее лицо представляло собой месиво из костей и крови, но я должна была убедиться, что она действительно мертва.
— Кейт!
Еще один удар. Красные брызги ее крови окрасили крошечные белые цветы, кружащиеся вокруг нас.
— Кейт! — рявкнул Лютер рядом со мной, его голос был резким. — Она мертва.
Он был прав. Она была мертва. Я ударила ее еще раз, просто чтобы убедиться, выпрямилась и протянула ему окровавленный микроскоп.
Конлан заплакал.
О нет.
Я подбежала к нему и подняла с пола.
— Я держу тебя. Я держу тебя. Мама рядом.
Он завыл. Я поняла, что у меня руки в крови. У меня кровь сахану на его одежде.
Конлан плакал срывающимся голосом, слезы текли по его щекам.
— Ш-ш-ш. — Я покачала его. — Все хорошо. Все будет хорошо. Я держу тебя. Мама рядом. Я никому не позволю тебя съесть. Я убью их всех до единого.
Он никак не мог понять, что она собиралась его съесть. Что, черт возьми, выходило у меня изо рта?
Я раскачивалась взад-вперед. Конлан все причитал и причитал, слезы текли из его серых глаз. О милостивые боги, я травмировала своего ребенка. Я забила человека до смерти у него на глазах. У него останутся шрамы на всю жизнь.
— У тебя есть что-нибудь поесть?
Лютер подбежал к холодильнику и распахнул его. Салат, кувшин с чаем, банка меда.
— Мед, — сказала я ему.
Он принес баночку. Я протянула руку Конлана.
— Налей немного на нее.
Лютер взял ложку и зачерпнул большую ложку меда на руку Конлана.
Конлан шмыгнул носом и облизал руку. На мгновение он засомневался, что это не грязный трюк, а затем сунул руку в рот.
— Младенцам нельзя есть мед, — сказал Лютер слегка деревянным голосом. — В нем может содержаться Clostridium botulinum. Это бактерия, вызывающая…
— Ботулизм. Я знаю. Ему год. Это безопасно. Кроме того, он оборотень, и его бабушка с дедушкой, медведи-оборотни, кормили его медом с тех пор, как он научился держать в руке медовую булочку, что бы я ни говорила, а потом лгали мне об этом в лицо.
— Откуда ты вообще знаешь о ботулизме? — спросил Лютер.
— Когда я была беременна, я мало что могла делать, поэтому прочитала все книги. Я знаю про все кошмары, которые могут случиться. — Я прижала Конлана к себе. — Я знаю о краснухе, бронхите и гастроэнтерите. Его самая большая проблема — не коклюш. Это то, что его выживший из ума
