Отложенный эффект - Салма Кальк
Таков Ла Валетт. Он ещё и за видовое разнообразие нежити, но – под контролем.
- Подкармливать? Наблюдать?
- Чем это ты собрался нежить подкармливать?
- Смотря что та нежить ест.
- Людей она ест, дурак. А вот скажи мне, почему от тебя до сих пор нет отчёта по составу студентов, специализирующихся на твоей кафедре?
Вот оно, точно.
- Что за отчёт-то?
- Да вдруг сверху спустили, едва ли не из министерства. Зачем-то им понадобились именно данные на студентов-некромантов.
- И давно ли?
- Да вчера, уже поздно вечером, тут и не было никого. Вот зачем?
- Вот и мне интересно, зачем – в свете всех последних событий, - раздумчиво сказал Саваж.
- Это ты о чём?
- Да вот же, - и Саваж рассказал.
- Да чтоб их нежить сожрала, остолопов безмозглых, - сказал Ла Валетт. – Понял, подумаю, И ты прав, это может быть ветер оттуда же. И нам он совсем не нужен. Но ты ступай, и сделай – пусть будет, мало ли. Ясно? – и грозно глянул на Саважа, и ещё бровями для убедительности пошевелил.
- Ясно, - кивнул Саваж.
Придётся пойти и сделать, ну да ладно, сделаем. Он кивнул декану, послал в приёмной воздушный поцелуй Мари-Луиз, и пошёл к себе на кафедру. Засел в кабинет, очень пожалел, что у него нет секретаря, и что никого из сотрудников кафедры тоже нет, и студенты ещё не вышли – а то послал бы кого-нибудь за арро и какой-нибудь едой.
Список не писался, мысли крутились вокруг насущной проблемы, а ещё – вокруг Кирстен и Марион. Сегодня утром ему показалось, будто рядом с ним под простынёй – изящное стройное тело, рука обнимает его, как тогда, и лёгкое дыхание где-то на шее. Воспоминание оказалось таким острым, что когда дверь кабинета отворилась, и на пороге появилась Марион Блуа, он сначала не поверил – а не иллюзия ли это, воссозданная из его мыслей? Неужели настоящая? Она, сама, пришла к нему?
Иллюзия подошла прямо к столу, открыла рот и произнесла:
- Сидишь, скотина?
29. Последствия за свой счёт
Марион провела в госпитале десять дней, но после с трудом могла вспомнить, что именно она там делала.
Она беременна.
Её организм не может адаптироваться к беременности и снова разрушается.
Эти два факта никак не хотели уместиться в её голове, и между собой они тоже как-то не слишком дружили. Потому что Клодетт смотрела на неё, глаза у той Клодетт были вдвое больше обычного, она качала головой и не делала никаких прогнозов. Но Марион знала ту Клодетт уже долго, и такой безысходности в глазах своего целителя она ни разу ещё не видела. Потому что… потому что. И Жаклин Арман тоже, чуть что, хваталась за голову и поджимала губы, потому что – не могла сказать ничего приличного, обнадёживающего, да и просто определённого – тоже.
Да чёрт побери, они все даже не могли сказать, сможет Марион доносить ребёнка до родов, или нет.
Мама стучала в магическую связь – и была послана к чёрту. Марион рявкнула, что не может говорить, и сама свяжется, и – пока не связалась.
Люсиль пришла в госпиталь, её вроде бы было посылать некуда и незачем, но и ей Марион тоже ничего не сказала. Есть проблемы, да. Решаются. А поскольку у Марион в последние годы всегда были какие-то проблемы, то и ничего особенного.
Марион надеялась, что убедила их – ничего особенного. Дополнительное обследование. Небольшое ухудшение, а может – и нет. Большое. Не важно.
Что делать-то, господи?
Она не была каким-то особым ярким талантом, звездой. Зато всегда была профессионалом. Крепким, надёжным, компетентным. Не делающим глупостей, мать вашу, не делающим! Никогда! Ни за что! Умеющим правильно сориентироваться, оценить риски, и действовать именно так, как сейчас нужно.
Даже там, в Армсфельде, пять лет назад, она действовала так, как нужно. Все признали, что лучше – невозможно. Арно шагнул вперёд, получил заряд на месте, и успел передать ей – от чего защищаться. Он ушёл, но своей смертью спас её от смерти. Она встала на его место, получила всё, что с того причиталось, но спасла десятерых остальных от того, что обрушилось потом на неё.
И что же, жертва Арно, выходит, была зря, и всё напрасно? И как она посмотрит ему в глаза там, потом, ведь они встретятся, не могут не встретиться? Они ведь говорили, что подождут, пока у неё закончится контракт, а потом зарегистрируют брак и будут думать о детях. Но её контракт закончился через месяц после Армсфельда, она сразу же подписала новый, а ещё через три месяца всё и началось. По-настоящему началось. И хоть сейчас сердце уже и не болит, как в первые недели, но воспоминания всё ещё вызывают грусть. Грусть о том, чего у них не случилось.
А случилось вот у неё… и почему же так бестолково? Почему она сделала глупость? Зачем спорила с этим бестолковым некромантом, почему поддалась на его слова, почему пошла с ним в некрополь, и почему потом пошла к нему домой? И почему не вспомнила о предохранении?
Да потому, что поверила – эта часть организма не восстановится. Уже не восстановится. Никогда не восстановится. Можно всё, ничего не будет. Ей ведь случалось уже… пару раз, и ничего не было.
Вышло не так, совсем не так. Можно всё, но последствия за свой счёт.
Ладно, ей. А ребёнку-то за что?
Ладно, ладно. Нужно как-то собираться с силами и доносить беременность до такого момента, чтобы уже можно было спасти этого ребёнка даже вне утробы матери, Люсиль и мама справятся. С помощью целителей. Наверное. Наверное. Наверное.
- Марион, давай, ты попробуешь поесть. Ну хоть что-то.
- Я не могу. Клодетт. Ты же знаешь.
В первые три дня она не могла проглотить ни кусочка, потому что внутри у неё не задерживалось ничего. Клодетт страдала, угрожала внутривенным питанием. Марион понимала, что питаться нужно, но – не могла, совсем не могла. Вообще во время болезни так и было, её рекорд без еды, кажется, пять дней, что ли, но тогда она могла пить воду, по глоточку. Всё время по глоточку. По маленькому. В воде растворяли
