Джентльмены предпочитают русалок - Х. П. Мэллори
— Я никогда не любила Каллена и никогда не хотела быть его женой, но после смерти Эварда я знала, что выйти замуж за Каллена — мой единственный шанс на безопасность. Я был довольна жизнью во дворце и терпела Каллена, потому что это означало, что мне было где жить, а мои дети были под защитой. И… я знала, что у меня не было выбора после того, как он забрал меня, — выражение ее лица становится жестче, когда она резко поднимает голову, и огонь в ее глазах удивляет меня. — Но теперь этой защиты и долга больше нет. Исчезли. Я больше никогда не смогу вернуться в воду и… — ее глаза наполняются слезами. — Я больше никогда не увижу своих детей, — продолжает она тише. — Но, по крайней мере… по крайней мере, мы снова вместе, — она смотрит на меня. — По крайней мере, мы есть друг у друга.
Мара тяжело дышит, ее грудь вздымается от напряжения, и я вижу, что она пытается сдержать слезы. Я не могу себе представить, как тяжело для нее — быть разлученной со своими детьми.
— Все будет хорошо, Мара, — говорю я, но мои слова звучат пусто.
Она кивает, складывает руки и смотрит в сторону.
— Должно быть, потому что я никогда не смогу вернуться.
Я хочу протянуть руку и утешить ее, но мои руки застыли по бокам. В конце концов я встаю и пробираюсь к кухонной стойке, чтобы включить чайник. Я обнаружила, что когда люди не знают, что сказать или сделать, они заваривают чай. Или кофе. Любой горячий напиток, на самом деле.
Чайник грохочет, вода закипает, и я заставляю себя снова посмотреть на Мару. Она выглядит такой маленькой, сидя за стеклянным столом. Ей не место здесь, на земле, со мной, и я знаю это. Но теперь, когда ее сослали, она права, она не может вернуться.
В конце концов, Мара говорит, ее голос такой тихий, что поначалу мне трудно ее расслышать:
— Ты всегда можешь вернуться, — мягко говорит она, все еще глядя в пол, — я уверена, что Каллен простил бы тебя, если бы ты это сделала. Он все равно хочет, чтобы ты вернулась, и, может, ты могла бы все исправить? Ты знаешь, что он никогда не переставал любить тебя. А, может, если бы ты вернулась… может, тогда он бы нас обеих простил?
Все исправить. Как? Выйдя за него замуж и пожертвовав своей новой свободой ради жизни, которой я никогда не хотела? Подчиниться власти Каллена и делать все, что он мне говорит? Нет, я не вернусь. Как бы ни было тяжело здесь, на суше, я не вернусь на Корсику и не проживу остаток жизни под охраной Каллена; потому что я знаю, что после одного побега он больше никогда не упустит меня из виду. Я буду еще большей пленницей, чем раньше.
И все же, когда Мара смотрит на меня своими большими темными глазами, мне почти хочется сказать ей все, что она хочет услышать, просто чтобы немного облегчить ее бремя. Она выглядит совершенно потерянной, будто из нее высосали жизнь. Мое сердце болит, когда я вижу ее такой.
— Я не могу вернуться, Мара.
— Каллен простил бы тебя.
— Дело не в том, что Каллен меня простил бы. Дело в том, что я не хочу возвращаться к той жизни.
Она смотрит в сторону и вздыхает.
— Ты так сосредоточена на себе и своем счастье, — бормочет она. — Ты когда — нибудь задумывалась о том, как твои действия заставляют страдать других?
Я ошеломлена.
Слова, сорвавшиеся с губ Мары, настолько не похожи на нее, что на мгновение я не могу поверить, что говорю с ней. Милая, добрая Мара, которая никогда ни о ком не сказала ничего плохого, обвиняет меня в эгоизме? Я не знаю, где эгоизм. В желании жить вне влияния Каллена? Не говоря уже о том, что именно она побудила меня отправиться на сушу! Именно она увидела, насколько я несчастна, и вбила мне в голову идею начать новую жизнь.
— Мне жаль, что мой побег повлиял на тебя, Мара, правда. Но было бы нечестно с твоей стороны взваливать это на меня, особенно когда ты была первой, кто подтолкнул меня уплыть. Мой побег на сушу был твоей идеей, Мара.
— Я знаю это, — быстро отвечает она. — Но даже когда я призывала тебя к этому, я никогда не думала, что твой побег будет означать мое изгнание. Я бы никогда не стала поощрять тебя, если бы знала, что это будет означать, что я никогда больше не увижу своих детей.
Собираясь ответить, я решительно сжимаю губы, опасаясь, что следующие слова, сорвавшиеся с моих губ, могут оказаться теми, о которых я пожалею. Гнев продолжает гореть во мне, но я подавляю его, заставляя себя глубоко дышать. Я понимаю ее чувства, правда. Женщина, разлученная со своими детьми, скажет и сделает все, чтобы попытаться вернуться к ним. Конечно, я это понимаю.
«Она расстроена, — пытаюсь урезонить себя я, — и напугана. Ты тоже была такой, когда прибыла в Шелл — Харбор. Постарайся быть с ней нежнее».
Когда я больше ничего не говорю, Мара хмуро опускается в кресло в гостиной. Она все еще носит это невзрачное покрывало и, наконец, кажется, замечает, дергая за нитку. Она морщится.
— У тебя есть что — нибудь, что я могу надеть?
Это хорошая смена темы, и я благодарна за это. Тем не менее, подавленный тон ее голоса заставляет мое сердце замереть. С трудом вздохнув, я указываю на коридор, ведущий к лестнице.
— У меня есть одежда наверху, и я поищу что — нибудь, что могло бы подойти тебе. И, если тебе хочется — ты можешь искупаться? У меня есть ванна и душ, если ты знаешь, как ими пользоваться.
— Я уверена, что смогу понять, — отвечает она, быстро кивая.
Я выхожу из кухни, закрывая за собой дверь. В коридоре так устрашающе тихо, что я почти могу притвориться, что я снова одна. Некоторое время я просто стою, глубоко
