Коллоидный Мир - Антон Чернов
Причём Архив вообще не понимал, что я от него хочу, воспринимая ощущаемую мной дичь как “просто эфир”. Единственное, что указывало не на бред — область “уплотнённого” эфира, примерно соответствующая “области состояния”.
А так — эфир и эфир. Блин, ни хрена не понимаю, Архив ни хрена не понимает. Ну ладно, не встречал — и не встречал, допустим. Но почему оттиски мышления (а иным это быть не могло вообще) сотен и тысяч людей дрейфуют по эфиру? Причём, в области “пребывания души”? Скажем так, это весьма специфическое и не особо доступное место, судя по всему, мне известному.
Тем временем облако оттисков оттащилось в куда-то дальше. Вообще — ещё один бардак. Пока его не было, не было направлений, кроме двух: от меня и ко мне. А тут добавилось, блин. Ну, надеюсь, свалит, и всё вернётся в норму. А то не быть центром своей вселенной — некомфортно как-то, хмыкнул я. Да и призадумался, а что это вообще за хрень-то тока шо была?
Интерполяция, экстраполяция, индукция и дедукция и прочие когнитивные упражнения после часа дружно развели лапами, ну и с видом лихим и придурковатым доложили: “хрень неведомой этиологии, хрен знает, откуда и нахрена нужная, насяльника!”
Порадовавшись могутности своих мозгов, я сплюнул, да и вернулся в тело — хрень утопала, а я бы, на самом деле, просто поспал.
И, блин, застал не спящую и ворочущуюся Олу. Принюхался и чуть не взвыл:
— В охотке? — со слабой надеждой, что это у меня глюки, после ударных потрахушек.
— Немножко, Стригор Стрижич, перетерплю, — был мне ответ красной и елозящей девицы.
Ну, блин, теоретически я, конечно, могу, подумал я, на что тело попыталось упасть в обморок. Ну да, как-то совсем перебор.
— Так, Ола, бегом в ложе к Любе, — нашёл выход я.
— А-а-а… — выпучила на меня глаза девица.
— Всё проверишь, почувствуешь, потом мне доложишь.
— Исполню, Стригор Стрижич, а…
— Иди давай, не мучься и меня не мучь, — шлёпнул я ойкнувшую девицу по попе.
Вот вообще, совсем и вообще, хмыкнул я, засыпая вновь.
7. Тощий песец
Утро встретило меня Олой, деловито тащащей за собой Любу. Девицы были нагружены тазиками пожрать — что более чем оправданно, уставили ложе… и я чуть не оросил вставших девиц полупережёванной пищей.
Дело в том, что Ола, подёргивая за руку краснеющую Любу, в деталях начала докладывать “как справлялись с охоткой”. Ну-у-у… забавно, как минимум, оценил я, дожрав (внутренне доржав) и дослушав. Реально забавно, но дел невпроворот.
— Стригор Стрижич, скажите… — замялась Люба.
— Говори, не мнись… просто говори, — хмыкнул я.
— А вы не против, что мы с Олой… любодействовали?! — как с обрыва прыгнула, сказав купеческая дочка.
— Так я ж сам Оле наказал, — напомнил я. — И, ладно, слушай: вы — мои. И мне угодно, чтоб вам хорошо было. Ола в охотке была, ты, как я припомню, тоже не против, — на что последовал смущённый кивок. — И что мне, самому надрываться? Отдохнуть надо, отъесться, — окинул я руками тазики из под “завтрака”. — В общем, что вам там в гимназии наплели — мне похер. Но друг с другом — можно, дозволяю, а если я не могу, а хочется — так и велю! — воздел перст я. — Всё, давайте, посуду приберите, а у меня дела.
Почистился новой охрененной щёткой, предварительно “пропотев” — реально, вещь! Ну и потопал барствовать и указания мудрые раздавать.
На самом деле, до одури хотелось в книги уткнуться — но нельзя, блин. Дела сами себя не сделают, а структура “феода” такова, что делать будут только указанное. Не по злобе или забастовке — а чисто социокультурный формат. Более того, за “своевольство”, в плане проявления инициативы, можно и огрести. Вот народ и ждёт, пока “благой Стрижич скажет”.
Недум, в принципе, часть обязанностей тянул, да и тянет, но он всё же дед уже. Не “въехал” в новые реалии пока, так что пока всё сам.
— Ми-и-ил! — огласил я двор поместья зовом. — Недум!
— Блага вам, господин Стрижич!
— Благого утра, Стригор Стрижич!
— И вам всякого и благого, — хмыкнул я. — Мил, будешь ты на бегуне разъезжать, за домами и рассадой приглядывать. Но у нас Пуща под боком, жаль бегуна… да и тебя, — хмыкнул я. — Так что дам тебе двух охранителей из слуг своих. Недум, пару мужиков покрепче со стрекалами сообрази. Чтоб с рассветом в Весёлки на бегуне приезжали, Мила везли сначала в Топляки, потом Стрибожье, ну и в Весёлки в конце.
— А после, Стригор Стрижич?
— В поместье после, что им в Весёлках делать. И так каждый день, пока дома не разрастутся и ограда не сформируется.
— Дык кого ж отобрать-то, — вслух задумался Недум.
— Ты ещё скажи, что два десятка человек в поместье света белого не взвидят, всё в трудах и заботах.
— Не скажу глупость такую, Стригор Стрижич. Однако и без дела не сидят…
— То, что дело им придумываешь — это ты, Недум, молодец. Но сейчас не придуманное, а важное дело. И где Гден? — прищурился я на деда.
Дед вид принял непричёмистый, а я поорал, подзатыльник стрекальщику для Недума выписал — ну не хрен моими указаниями ценными пренебрегать! — и призадумался, наблюдая за ускакивающим на бегуне Милом со слугами.
Всё или не всё? Ну, в смысле, могу я почитать спокойно или ещё хренью какой барской маяться надо? Уже совсем решил, что “всё”, но понял, что “кошу”. Вздохнул, посмотрел на Недума, рядом стоящего.
— Пойдём, старик, — выдал я.
— Как повелите, Стригор Стрижич. А зачем?
— Ты будешь мне и служанке сказки рассказывать, на вопросы отвечать. И её послушаешь, в гимназии училась.
— Где Стризар Стрижич учиться изволит?
— Там, Недум.
И устроил я у себя до обеда “обзорный разбор полётов”. Вообще — очень нелишним оказалось, хоть и не книги. Недум вещал о быте пейзанском — вот казалось бы, Стригор всё жизнь тут прожил, а нихера не знал. Ну ладно, тонкости размещения навоза и “дряни” — органических отходов. А вот например та же “семейное устройство” — вещь немаловажная, познание которой ограничивалось покрытием “баб в охотке”.
И вот, кстати, довольно любопытный момент: в деревеньках моих процветал классический коммунизм, в самом что ни на есть прямом смысле. То есть, те же спиногрызы были… общими. Родство практически не учитывалось после отдачи эмбриона в “родильную избу” повивальной
