Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
Листопадень — средний месяц осени — в этом году выдался с суровыми заморозками. Стоя посреди старого буевища, Тамир рассеянно наблюдал, как прожорливые галки лакомятся подмерзшей рябиной. Зябко подернув плечами, парень перевел взгляд под ноги. Там, на дне свежевырытой могилы стоял Донатос, готовившийся к обряду. Вот он вынул из-за пояса нож и принялся чертить по дерновым стенам непрерывную линию, проговаривая слова заклинания. Когда линия сошлась, и круг замкнулся, все тем же, перепачканным в земле клинком наставник разрезал левую ладонь, окропил ямину кровью и негромко начал читать заговор, закрывающий покойнику путь в мир живых.
Мерно звучали слова, кричали птицы, передравшиеся за крупную гроздь ягод, поодаль глухо рыдала беременная баба, закрывая опухшее от слез лицо уголком платка. По бокам к матери жались два зареванных паренька в поношенных кожушках.
Жалко бабу. Как она теперь без кормильца детей поднимать будет?..
— Чего застыл? Надеешься, здесь и останусь? — раздался из могилы отрезвляющий голос креффа. — Руку давай.
Помогая наставнику выбраться, Тамир поразился тому, что даже его собственная, изрядно озябшая ладонь ощутила холод ладони Донатоса, которая казалась остывшей, как у покойника.
Впрочем, несмотря на то, что некромант должен был бы закостенеть от холода, двигался он с прежней легкостью и уж тем более не растратил своего яда.
— Что я делал? — поинтересовался у ученика крефф, прежде чем дать знак начинать погребение.
Тамир захлопал глазами. Он, пока стоял без дела, унесся мыслями так далеко, что не особо присматривался. Взгляд Донатоса стал тяжелым.
— Что я делал? — повторил наставник и добавил: — Если не дождусь ответа, положу в домовину к покойнику и прикажу обоих заколотить до завтрашнего утра. Отдохнешь, соберешься с мыслями.
У парня сердце подпрыгнуло к горлу. Он уже слишком хорошо знал некроманта, чтобы не углядеть в его словах пустую угрозу. Поэтому юноша глухо, стараясь ничего не упустить, начал перечислять.
— Вот видишь, — спокойно заключил Донатос, — не такой уж ты и дурак, каким кажешься.
Лишь после этого он дал знак терпеливо ожидающим сельчанам.
Мужики, скинув шапки, заколотили крышку домовины, затем подняли на рушниках последнее пристанище человека на земле и по знаку колдуна опустили его в могилу. Крефф подновил ножом рану, чтобы кровь бежала быстрее, и щедрой горстью вещей руды окропил гроб. Тамир, не дожидаясь приказа, скинул с плеча мешок, развязал горловину, вытащил на свет связку оберегов и подал ее наставнику. Тот даже не перебрал висящие на безыскусных шнурках ладанки, небрежно выхватил самую невзрачную и швырнул в могилу. А в каждом движении было столько рутинной отточенности, заученности, что становилось и тоскливо, и страшно одновременно. Смерть была для Донатоса всего лишь ремеслом.
Пока ученик отмечал это, наставник выжидающе смотрел в его сторону. И лишь спустя мгновение Тамир понял, чего он ждет и, торопясь, начал читать упокойный заговор. Слова на языке Ушедших давались с трудом — гортанные звуки царапали горло и падали в студеный воздух, словно пригоршни камней. Мужики взялись за лопаты и по крышке домовины застучали комья земли. Бабий плач перешел в надрывный горестный крик.
— Язык прищеми, — негромко сказал крефф вдовице, и что-то было в его голосе такое, отчего несчастная осеклась на самой высокой ноте, — нечего глотку драть. От воплей твоих он не оживет. А подняться может. Заговор еще не в силе.
И он усмехнулся, видя, как исказилось в ужасе лицо женщины.
Тамир похолодел. Потому, что наставник… врал! Бесстыже, пользуясь невежеством окружавших его людей. Послушник же знал — мертвяк не встанет, заклинание отзвучало, оберег брошен, земля и та отчитана. Уж чего-чего, а тщательности Донатосу было не занимать. Так зачем же он не дает вволю выплеснуть горе осиротевшей родне?
— Дык день же еще, — незаметно подошедший староста, озадаченно почесал затылок, — они ж днем спят! Пущай Свирка поплачет, отведет душу.
— На поминках пусть завывает, — ответил некромант и заключил, — собьет вот этого дурня своим ором, весь обряд псу под хвост полетит.
И Тамир в этот миг понял, что на самом-то деле креффу просто надоело слушать причитания несчастной бабы.
Ночевать ученика мага отправили в дом вдовы. Сельчане рассудили, что ей так будет спокойнее. Все ж с колдуном не столь страшно встречать первый после похорон заход солнца.
Заплаканная вдова, была старше своего постояльца от силы лет на пять, и привечала парня как могла. На стол были поставлены лучшие яства и даже глиняная плошка — единственная расписная в доме.
Темная баба не знала, как угодить высокому гостю и почтительно величала его «господином». От этого юному послушнику становилось неуютно и тошно, будто он, не имея на то права, получал что-то, еще не заслуженное.
Креффа же принимали в самой богатой избе — у старосты.
Ночью, лежа на хозяйском месте — на широкой лавке, укрытый теплым меховым одеялом, Тамир долго не мог уснуть. Слушал, как за плотно закрытыми ставнями свистит ветер и от глухого отчаяния и тоски в этот миг спасли только мысли об Айлише. Как она там? Скучает, наверное… В другом углу жалко всхлипывала под тощим одеялом безутешная вдовица. Под ее тихий плач парень, наконец, погрузился в смутную полудрему.
Утром, когда его лошадка трусила следом за жеребцом Донатоса, невыспавшийся, разбитый, озябший Тамир проклинал Дар, и свою судьбу, которая так насмеялась над ним, дав способности к магии мертвых.
…Все его последующее учение больше походило на каждодневную пытку.
Однажды неркомант привел ученика в мертвецкую и велел разрезать опухшему перележавшему покойнику грудину, чтобы вывернуть ребра и подобраться к потрохам. Но парень, едва взявшись за широкий нож с зазубринами на лезвии, не выдержал и кулем повалился на пол. Запах гниющей плоти и вид голого синюшного трупа уже вызывали у него ужас, а при одной мысли о том, чтобы пилить кости и резать человеческое тело, словно овечью тушу — сознание уплыло в неведомые дали. Пол и потолок каземата поменялись местами и начинающий маг смерти рухнул на каменные плиты, увлекая за собой высокий стол с ножами, пилами и молотками.
Пара хлестких пощечин и ведро ледяной воды быстро привели ученика в чувство. Он слепо моргал, пытаясь понять, где находится, что случилось и откуда так омерзительно несет тухлым мясом. И только слова креффа окончательно прояснили послушнику ум:
— Или ты сделаешь, что приказано, или останешься тут до утра. В одиночестве. Уж после этого точно полюбишь покойников.
