Марта - Светлана Гресь
― Резвого жеребца и волк не берет. Гляди, ребята, жив и невредим, бестия!
― Не Троха, – обиженно засопел артист, взглядом пол дырявя, – а Трофим Тимофеевич. Прошу не путать, что было раньше, а что теперь.
― Ну, давай, чего уж там, не робей, здесь все свои! Все равно деньги назад не воротишь. Шибко хозяин у тебя скупой. Оттого и ты тощий такой.
Хорькообразный старичок, к подбородку и щекам которого, будто были подвешены пучки сухого, седого мха, ровно очнулся, заголосил звонко, задиристо, – люди добрые, глядите, это же он, Троха! Первый тыкало в любое место. Кто его в городе не знает? Пройдоха и плут, каких еще свет не видывал! Не дай, Боже, с козы кожуха, а из Трофима артиста. Да какой, он артист? У него же язык завсегда вперед ума рыщет. Скольких облапошил этот прохиндей, когда еще мальчонкой был? Что уже говорить сейчас! Что он может спеть? Как всегда, всучит какую-нибудь гадость, да еще и деньги за это немалые возьмет. Он по жизни, в глаза смотрит и тебя же надувает.
― Чем кланяться лаптю, лучше поклониться сапожкам! Давай назад деваху размалеванную пусть дальше воет, – рявкнул кто-то из последних столиков.
― Он только щебечет с утра до вечера, а послушать-то и нечего, – продолжал неугомонный дедок, вертя по сторонам головой и размахивая руками. – Это мы знаем, ровно горохом об стенку тарахтит без остановки, а тут, гляди, артист!!!
― Знаем, нравом тихим сроду не хворал, – поддержала смеющаяся публика.
― Пой, хоть тресни, а платить не буду! У меня все рубли, копеек нету, – кто-то решительно помахал кошельком.
― Троха, не гневи народ, слезай со сцены! Не твоим похабным рылом туточки мышей ловить.
― Ага! Он сейчас без сальца в душу влезет, да и не вылезет, пока не отколупнешь. Его гули уже не одного в лапти обули.
― Может, растерял дурь с головы, по дальним сторонам гуляючи, – неуверенный голос затерялся в общем недовольном шуме.
― Не заливайтесь уж больно, не хохочите, надорветесь. – Трофим скривился обиженно, будто яблоко кислое съел.
― Вашими стараниями, как видите, жив и чувствую себя прекрасно.
Артист недовольно дернулся, поправил прическу, хмуро кивнул гитаристу, прислушался к первым несмелым аккордам и запел, вызывающе подняв вверх голову.
Чарующий голос захватил всех присутствующих в зале своей необыкновенной красотой с первых же звуков. Язвительный смешок молодых кавалеров, заразительный, веселый остальной публики стал дробиться, недоуменно застывая по углам и стихая.
Чувство изумления, смешанного с восторгом и упоением воцарилось в помещении. Некоторые, более подверженные лирике, не сдержав своих порывов, одобрительно приговаривали. – Эх, как, бестия, поет замечательно! Выносит-то как! Ну, прямо за душу рвет, стервец.
Сильный голос, редчайшей красоты тенор, разливался вокруг, несся на улицу, и казался полней и сильней, проникновеннее в этой густой темноте тихой, перламутровой ночи, что будто тоже заслушалась необыкновенным пением, притаившись у открытых настежь окон за спинами случайных слушателей, что почти сразу стали собираться у харчевни.
Не мудрено, что он зачаровывал не только женские сердца, всегда легко откликавшиеся на искренность и красоту. Публика, никогда не слыхавшая ничего подобного, замерла в сладостном оцепенении. Ведь, как поет, шельмец! Будто соловей заливается.
Каждое слово, словно обточенное, а последнее так и растаяло в густом тумане табачного дыма. Звуков уже нет, но они еще продолжают звенеть и дрожать где-то там, внутри, неуловимые и такие прелестные. По окончании раздался гром благодарных аплодисментов.
Изумительный голос пел о любви еще и еще. Казалось, от восторга звенит даже луна, заглядывая в распахнутые настежь окна. Около них столпилось много народа. Слушали восторженно, вытирая слезы умиления платочком.
***
Марта была не в настроении. Спала сегодня ужасно плохо. Ворочалась непрестанно, пытаясь найти удобную позу. Заворожил своим голосом молоденький, похожий на задиристого петушка, славный паренек. Задел в душе, тоскующей струну печальную. Так искренне и проникновенно о любви поет.
Брела, задумчивая и грустная, по городской окраине, натыкаясь на редких перехожих. Телега случайная проскрипит мимо жалобно или кибитка, с наглухо зашторенными окнами, сердито протарахтит по каменной мостовой.
Тихо, даже собак не слышно. Почудилась какая-то возня. Остановилась. За углом несколько дюжих мужиков старательно пинали ногами кого-то, согнувшегося пополам, показавшегося ей знакомым.
― Это уже слишком, – разозлилась. Подошла, ехидно прищурив глаза, поинтересовалась,
― Мужики, вам не помочь? Небось, устали. Как – ни – как, пятеро на одного, великий подвиг.
― Пошла вон, потаскушка, – огрызнулся хмуро один, самый здоровый.
― Проваливай подобру-поздорову, если тумаков получить не желаешь, – другой был воспитан не лучше.
― А что, братцы, – следующий, что помоложе, нахальной рожей засветившись, – гляди какая кралечка! Давайте поиграем с ней. Забавимся.
― Отпустите парня, – сузила глаза от ярости, – если не хотите неприятностей.
― Что-о-о! – пошел на нее первый, расставив ручища, ухмыляясь противно.
Остальные следом, оставив в пыли жертву, лежавшую неподвижно. Смачно сплевывая, окружили Марту, будто стая волков хищная, злобная вокруг жертвы одинокой, забыв обо всем на свете, в том числе и о, чести, и совести, движимые на свершение очередного подвига мужской, крепкой солидарностью.
Молодка насмешливо оглянула сильных мира сего, расширив глаза, посмотрела неотрывно в глаза заводиле. Он зашатался и рухнул, словно подкошенный. Остальные бросились на нее. Резко выбросила ладони вперед. Едва уловимое движение, и они свалились в пыль дорожную.
В глазах недоумение и даже страх. Еще одно легкое движение и парализованные, посиневшие от обуявшего их ужаса, лишившиеся даже голоса, беспомощно ворочая глазами, застыли неподвижно. Потом понемногу отходя, стали уползать на четвереньках подальше от ведьмы проклятой, как про себя называли ее.
Подошла к избитому, осторожно повернула на спину. Жестоко разбитое в кровь лицо, напухшие губы, глаза в синяках. Едва узнала вчерашнего забавного артиста.
Вытерла платком кровь, пошептала над ним тихонько слова заветные, застонал от боли, с усилием открыл напухшие веки. Помогла подняться. Все еще был, что заторможенный. Остановила проезжавшую мимо телегу и отвезла в харчевню. Завела через черный ход к себе. Положила на кровать.
Быстро приготовила отвар из трав душистых, напоила, обмыла, положила компресс. Уснул. Во сне схватывался, все стремился бежать куда-то, грозился кому-то, ровно ребенок обижался на кого-то. Неспокойная, видно, очень бурная жизнь у паренька. Пошептала над ним, гладя по кудрявой голове, словно маленького. Успокоился. И через время проснулся, уже, как ни в чем не бывало, веселый, бодрый и без заметных следов побоев жестоких. будто и
