Елена Хотулева - Сумерки памяти
По соседству с грустным, раскисшим Севой опустилась на парапет моста успевшая устать от долгого полета и уже совсем сроднившаяся со своим птичьим образом Ирина. Устроившись поудобнее, она стала с интересом разглядывать стоящего в понурой позе молодого человека. Он показался ей милым и беззащитным, ей захотелось его утешить, развеселить, или просто как-нибудь отвлечь, рассказав смешную историю. Но, захваченная такими альтруистическими чувствами, Ирина совершенно забыла, что находится в теле мифической птицы, а потому для нее было большой неожиданностью услышать, что вместо слов из ее уст, еще два часа назад говоривших слова прощания Сергею, вырвались странные мелодичные звуки.
Поняв, что даром речи люди-птицы в полной мере пользоваться не могут, она откинула голову назад, чуть растопырила крылья и запела песню, от которой ей самой, еще не забывшей человеческие вкусы и музыкальные приоритеты, стало немного жутковато. Ирина была не очень сведуща в мифологии, а потому не могла знать, что являла собой в этот момент темную птицу славянского подземного мира — Сирин, черную птицу печали, заставляющую своим голосом забывать обо всем на свете. Человека, узнавшего горькую сладость такого пения, никакая сила не могла заставить не слушать эти звуки, и смерть для него в этот миг становилась истинным блаженством.
Именно птицей Сирин стала Ирина для отчаявшегося Севы, который, как заледеневший, стоял без движения и внимал неземным звукам адских трелей. Он забыл и Катю, и Васю, и всех кого любил и ненавидел, он думал только о волшебстве, к которому ему удалось прикоснуться, и он был готов умереть, обрекая себя на вечные муки, лишь бы смочь дослушать до конца эту песнь, подаренную ему загадочным существом. И эта смерть неминуемо произошла бы, поскольку никто не может противостоять законам языческих сил, но судьба распорядилась иначе.
Проезжающие по мосту подвыпившие парни на потрепанном «Мерседесе» увидели эту странную картину, и развеселившись оттого, что мера выпитого была значительно меньше, чем произведенный вином эффект зрительных галлюцинаций, дали один громкий автомобильный гудок, звук которого прервал уже приближающуюся к концу смертельную песнь. Просигналив, они поехали продолжать веселье на квартире одного их общего друга, которому всю ночь напролет рассказывали об увиденной на Крымском мосту женщине неземной красоты с хвостом и перьями, исполнявшей диковинную арию для скучнолицего студента.
А Ирина, вспугнутая неожиданным звуком, вздрогнула и замолчала, в смятении разглядывая своего слушателя, который, в свою очередь, был уже почти на краю могилы. Все его мысли были только о ней — пернатой музе ночного ветра. Он стоял и не мог сдвинуться с места, настолько сильно было колдовство, таящееся в древней песни печали, продолжения которой в эту ночь, а впрочем, и ни в какую другую, Севе не суждено было услышать.
Ирина не стала допевать, а хохотнув немного, взмахнула широкими крыльями, и соскочив с сырого парапета, улетела прочь, довольная своей ролью темной птицы Сирин, и готовая при случае повторить эту почетную гастроль. Но для самой себя ей захотелось спеть песнь счастья.
А шатающийся от пережитого и не успевший умереть Сева пришел под утро домой. Он никогда больше не страдал от несчастной любви, а на радость себе и родителям стал спустя несколько лет известным музыкантом и, женившись на черноглазой южанке, чувствовал себя посвященным в некую тайну бытия, о чем, впрочем, никогда никому не рассказывал.
Прошел еще один час. Ночная промозглость и усилившийся ветер заставили измотанную долгими полетами Ирину искать какой-нибудь приют, в котором она смогла бы расслабиться, поесть и отдохнуть. О возвращении домой, где, впрочем, ее все равно ждало закрытое окно, она никоим образом не помышляла — с этим было покончено навсегда. Но найти место, где ее не только не испугались бы, но и приняли, проявляя необходимую ей долю радушия и гостеприимства, в это ночное время было достаточно сложно, а скорее всего, просто невозможно.
От безвыходной ситуации, в которую она попала, Ирина еще больше устала, и у нее становилось все меньше и меньше сил размахивать своими, мало тренированными, крыльями. Еле живая, замерзшая и голодная медленно пролетала она мимо здания Университета. Вдруг, блуждая по окнам любопытно-утомленным взором, она заметила на одном из покатых оцинкованных подоконников маленькую ржавую крышку от консервной банки, щедро наполненную птичьим кормом. Не пытаясь понять, является ли запылившееся просо подходящим ужином для недавно появившейся на свет птицы Сирин, Ирина буквально упала на спасительную жесть десятого этажа.
Полакомиться такой манившей и привлекательной крупой ей, однако, не удалось, поскольку отсутствие клюва, по-видимому, определяло характер требующейся Ирине еды. Но, примостившись у чужого окна, из открытой форточки которого доносились запахи старой мебели, книг и жареного хлеба, она почувствовала себя вполне счастливой, и уже никакой ветер и начинавший накрапывать дождь не могли испортить ее хорошее настроение. Ирина нахохлилась и, вдыхая в себя ароматы чужой неизвестной жизни, предалась мечтам, напевая себе под нос какой-то заунывно-протяжный мотив.
По другую сторону окна, на подоконнике которого блаженно грезила Ирина, находилась квартира орнитолога Ильи Николаевича Кучкина — бородатого и улыбчивого доктора наук, проживающего наедине с многочисленными птичьими чучелами и многотомными исследованиями по идентификации редких видов птиц.
Илья Николаевич двадцать из своих неполных тридцати девяти лет посвятил изучению пернатых. Его работа была для него одновременно и страстью, и любовью, и увлечением. Он мог поехать, собравшись меньше чем в пять минут, на самый заброшенный и позабытый людьми остров, чтобы там, полностью отделившись от мира, предаться изучению какого-нибудь нового птичьего подвида, и этот кропотливый труд становился для Ильи Николаевича своеобразной молитвой или даже жертвоприношением своему персональному, внутренне сокрытому от посторонних глаз богу орнитологии.
Кучкин ни разу не был женат, что объяснялось вовсе не излишней увлеченностью работой, как легко могло показаться на первый взгляд, а стойкими жизненными принципами Ильи Николаевича, первым пунктом в которых значилось утверждение, что жениться надо только по любви. Это-то и было основой сложного конфликта между возможностями и желаниями, поскольку больше всего на свете Илья Николаевич любил птиц, и как бы хорошо та или иная женщина в них ни разбиралась, каким бы хорошим человеком она ни была, она все равно не могла произвести на Кучкина такого сильного впечатления, какое производила, скажем, иволга в период брачных игр. Илья Николаевич пытался несколько раз заводить серьезные романы, один из которых чуть было ни привел его к гражданскому браку, но все они были заведомо обречены на неудачу и приносили Кучкину одни разочарования и беды. Поэтому вот уже много лет он жил один, отправляясь время от времени во всевозможные орнитологические экспедиции, откуда возвращался переполненный радостью и одновременно сожалением об отсутствии родственной души, которая могла бы с ним эту радость разделить.
