Елена Хотулева - Сумерки памяти
Тем временем Сергей закончил разговаривать по телефону и, весело напевая любимый куплет, вошел в комнату. Вид Ирины, не снявшей плаща, заставил его вздрогнуть. Он подумал, что если она слышала весь его разговор с самого начала, то необходимо произнести речь, которую он репетировал уже несколько месяцев на случай именно таких непредвиденных обстоятельств. Это был намеренно скучный рассказ о том, как уставая на работе и не находя дома достаточно сильной поддержки, он однажды, в минуту слабости, позволил себе увлечься женой одного знакомого, что, конечно же, не является ни чем серьезным, и что об этом следует побыстрее забыть. На самом деле это была только часть правды, во второй половине которой Сергей не мог признаться даже самому себе, поскольку на измену его толкнула вовсе не трудовая усталость, а желание продвинуться по служебной лестнице, соблазнив жену начальника. Но сказать Сергей ничего не смог, так как все то, что последовало дальше, на несколько минут полностью лишило его дара речи.
Ирина, все это время безразлично разглядывающая пуговицы своего плаща, вдруг резко встала, и какой-то совсем не своей походкой стремительно пошла по направлению к окну, створка которого была чуть приотворена. Замерев на мгновение, Ирина обернулась и с легкой усмешкой проговорила:
— Прощай милый, я тебя оставляю. Наша жизнь оказалась чередой сплошных ошибок, давай же прервем этот печальный караван серых будней и не будем держать обиду друг на друга за наши общие годы взаимного заблуждения.
После этих слов она ловко подпрыгнула, сбросив на ходу плащ, и уселась на подоконник, но не в своем, нормально-человеческом обличии, а в неожиданном образе сказочного существа, похожего на большую птицу, но обладающего своей, оставшейся от человеческого воплощения, женской головой.
Ирине было хорошо видно свое отражение в глянцевой створке платяного шкафа, и она, слегка переминаясь с лапы на лапу и тихонько стуча при этом коготками по пластиковому покрытию подоконника, стала с удовольствием рассматривать красоту своих только что обретенных перьев.
— Что ты делаешь?! — превозмогая нервное остолбенение, выдавил из себя Сергей. — Сейчас же перестань так шутить.
Но Ирина вместо ответа только звонко расхохоталась, а потом, решив, очевидно, что некоторого объяснения Сергей все же заслуживает, промолвила, одновременно пытаясь крылом открыть неподатливую оконную раму:
— Я хочу быть свободна. Не вспоминай обо мне, живи как хочешь.
И уже через долю секунды в проем открытого настежь окна Сергей увидел летящую в сторону ярко освещенного центра столицы человеко-птицу, плавно машущую крыльями и почти слившуюся с темно-ультрамариновым вечерним небом.
Вся эта сцена, которую до последнего момента Сергей принимал всего лишь за злой розыгрыш, произвела теперь на него очень сильное впечатление, и он, все еще не совсем доверявший своему зрению, медленно подошел к окну и присел около лежавшего осиротевшей кучей Ирининого плаща. С улицы веяло сырой свежестью, от которой в доме становилось как-то неуютно и суетливо.
— Вот дрянь! — с мучительной обидой и отчаянием в голосе отрывисто воскликнул Сергей, после чего, схватив в охапку плащ, резко бросил его за окно и с громким хлопком закрыл створку рамы.
Он понял, что самое первое чувство из всей, атакующей его эмоциональной круговерти была, почему-то, жгучая зависть к тому, как ловко сумела Ирина обвести его вокруг пальца. Конечно, уже на следующее утро Сергей начал и переживать, и просчитывать всевозможные пути разрешения создавшейся от ее исчезновения проблемы, но в эти поздне-вечерние минуты он думал только о том, насколько сильной личностью, оказывается, была его жена, сумевшая одним взмахом крыла — это выражение подходило здесь, как в прямом, так и в переносном смысле — перерубить сети пресной инерции, в плену которой они томились уже несколько лет. Но эта Иринина сила не только не возрождала в нем былую любовь и нежность, а напротив, заставляла увидеть в их браке какую-то затянувшуюся несправедливость, которую он сам, такой умный и всезнающий, не смог вовремя прекратить. И, вероятно, эта-то зависть и заставила Сергея запереть окно, оставляя тем самым последнее слово за ним и успокаивая его, столь пострадавшее во всей этой истории, самолюбие.
После получаса, проведенного в перемалывании этих горьких мыслей, Сергей решил не страдать в одиночку, а поделиться своими новостями с Павликом, которого окончательно убедил в пагубном воздействии семейной неверности на бодрость разума супругов, начав разговор словами:
— Моя жена только что превратилась в птицу и улетела в небо!
Остаток ночи Сергей провел за холостятским чаепитием, последствием которого явилась утренняя головная боль, замыкавшая порочный круг ночного кошмара.
А в Ирининой жизни тем временем происходили головокружительные перемены. Начав свой первый полет с прыжка из окна предпоследнего этажа, она не только простилась со всей своей прежней и, как она теперь была совсем уверена, неправильно прожитой жизнью, но и открыла страницу в новой книге своего бытия, манящего неожиданно открывшейся фантастичностью и упоительной свободой.
Ирина летела над городом, плавно работая широко распахнутыми крыльями. Ветер расшвыривал ее спутавшиеся в ведьмацкие космы волосы и пронзительно свистел в ушах, постепенно привыкающих к воздушной высоте птичьего полета. Мышцы рук, ставшие теперь мышцами крыльев, приятно напрягались при каждом взмахе, и от этого в спине появлялось сладкое чувство парящего освобождения. Она все дальше и дальше улетала от своего дома, ничуть не заботясь о смятении, в которое она повергла Сергея своей неожиданной трансформацией.
На столицу постепенно оседала ночь. Зажигались огни квартир, перемигиваясь шаловливыми глазницами окон, вспыхивали задорно и весело уличные рекламы, а свет от автомобильных фар создавал на дорогах впечатление электрического потока. Город вступал в фазу ночного бдения — времени, когда принято заниматься теми делами, смелости на осуществление которых, как правило, не хватает под яркими солнечными лучами.
По Крымскому мосту, прогнувшись под гнетом неразделенной любви, шел, готовясь к совершению самоубийства, молодой человек приятной наружности. С семи часов вечера он начал свой печальный марафон, блуждая по улицам в поисках наилучшего выхода из тупика жизненного лабиринта. Суть его переживаний сводилась к тому, что его сокурсница Катя — красавица и дочка хирурга-кардиолога, была неравнодушна к некоему Васе, конкуренцию которому составить было довольно трудно, так как он подрабатывал барменом в одном элитном клубе и вообще был веселым парнем. Этот любовный треугольник, в котором в роли страдающей гипотенузы выступал идущий сейчас по мосту молодой человек с нежным именем Сева, уже три месяца служил почвой для произрастания сплетен и слухов в Катиной компании. Но сама Катя, как легко догадаться, не чувствовала себя этим обремененной, а полная до краев ощущением собственной исключительности, вкушала, отламывая большими кусками, сочные плоды бездумной юности. Сева же, решив, что его солнце закатилось навсегда, остановился на мосту и стал смотреть на грязный газетный лист, плывущий вниз по течению.
