Данница - Елена Лаевская
— Эй, — крикнула ей брюхатая девица, уперев руки в необъятные бока. — Уступи место. Тяжелая я.
— Я тоже тяжелая! — огрызнулась Ивка.
— Я тяжелее. Уступи, бесстыжая какая.
Женщины вокруг зацокали языками в предвкушении приближающейся ссоры. Им очень хотелось посмотреть, как две девицы будут царапать друг другу лицо и драть волосы.
— Жолина! — тоненько крикнул кто-то. — Врежь этой чужачке. Пусть знает!
Ивка плюнула и встала. Не то, чтобы испугалась, а неохота было связываться.
Отвернулась к стене и начала натягивать еще влажные рубашку и штаны. Пошла к воде. В рубашках и штанах купалось все местное население. И мужчины и женщины. Называлось это неудобное безобразие «купальный костюм».
Раттенпульцы хорошо плавали, заплывали далеко в море. Ивка пыталась научиться, но получалось плохо. Она отчаянно колотила руками и ногами по воде, уходила под воду, выныривала испуганная, отплевывалась, терла глаза. Глаза тут же начинало щипать. Но все равно было хорошо.
Несколько раз Ивка каталась на парусной лодке. Такое удовольствие стоило всего два медяка. Прохладный ветер обдувал разгоряченное лицо. Вдоль опущенной в зеленую воду ладони поднималась белая пена. Один раз прямо перед носом выскочила из воды в воздух красная рыба с выпученными глазами. Удивленно глянула на Ивку и скрылась в волнах. Говорили, что иногда вечером из глубины поднимаются мертвенно-бледные русалки с хвостами в гниющей чешуе и заманивают за собой неудачливых рыбаков. Говорили, повелитель моря, Кептун, когда бывает в ярости, размахивает своим каменным трезубцем, и тогда поднимается страшный шторм. Говорили, живет на дне мудрая змея Медун, исполняющая желания тех, кто сумел до нее донырнуть. А донырнуть до нее можно только с огромным камнем в руках. Но мало ли о чем говорили в поселке Раттенпуль.
Над очагом булькала в котле гречишная каша. Ивка, поудобнее устроившись на круглом камне, толкла в ступке горошины перца. Размышляла о том, сколько картошки надо будет начистить для супа, сколько налущить гороха, и купит ли хозяин ставший дешевым местный виноград. Медленно выползали из-под навеса заспанные строители, зевали, кряхтели, плескали в лицо холодную воду из ведра.
Кто-то из работников неожиданно схватил Ивку за шею мокрыми руками. Данница сердито стеганула его полотенцем. Вот нашли забаву: пугать ее, когда совсем не ждет. А то еще и за седальницу щиплют. А ведь у каждого дома жена или две. И куча детей. Хорошо хоть, приставать не пристают. Да и то только потому, что Ивка первым же вечером поведала им во всех ужасных подробностях историю Рога.
Ивка спустилась по узкой, крутой тропе, присела на нагретый за день камень лицом к морю, устало прикрыла глаза. Но и сквозь веки чувствовала красное тепло вечернего солнца.
Напротив возвышался над водой заросший морской травой бугристый валун, похожий на подгоревшую, заплесневелую горбушку. Ивке хотелось когда-нибудь доплыть до него. Но по всему выходило, что желание так желанием и останется. Как раз в этом месте глубоко становилось сразу у берега. Один раз Ивка попробовала достать до дна, ушла под воду, испугалась и скорее выбралась на берег. На воде Ивка держалась так же хорошо, как чугунный утюг Ма Уллики.
— Эй, ты ушнула там? — раздалось со стороны моря.
Ивка открыла глаза, удивленно огляделась. У недостижимого валуна, на одном из подводных его выступов, пристроилась пухлявая девица. Мокрая светлая коса ее была перекинута на грудь. Полотняная рубашка «купального костюма» сползла с бледного плеча, открывая выступающие ключицы. Верхние зубы девицы выдавались вперед, отчего та напоминала малахольного кролика, решившегося искупаться.
— Я тебя чашто на берегу вижу. Любишь море? — голос незнакомки звучал так, будто маялась она круглый год сильным насморком.
— Очень! Всю жизнь бы так сидела, — улыбнулась Ивка.
Насморочная девица улыбнулась в ответ. Среди остреньких зубов не хватало одного резца. Незнакомка, устраиваясь поудобнее, повернулась к Ивке боком. На правой скуле отчетливо проступал лиловый кровоподтек.
— Што шмотришь, — нахмурилась девица. — Это Па так шердилша. Он у меня знаешь какой вшпыльчивый.
— За что сердился? — поинтересовалась Ивка.
— Замуж выдать хочет, — охотно начала рассказывать девица. — А я не хочу. От шватов прячусь. Я другого люблю. Тебя вот еще жамуж не выдают?
— Думали, но я раньше Данницей стала. Теперь меня в жены вряд ли возьмут. С ребенком-то. Разве что вдовец старый.
— Ну и не жалей. Чего там хорошего, взамуже. Я бы вот веш век швободной прожила. Я здесь чашто бываю. Тут к берегу парнишка один приходит. Кра-а-асивый. Глаза синие, кудри смоляные, плечи широкие. Заглядетьша можно. А уж когда петь начинает — тут у меня шердце заходитша. Я ему подпевать из воды начинаю, он вше оглядываетша, оглядываетша, меня глазами ищет. А я вше прячусь, все прячусь. Так мы вмеште друг дружке подпеваем до шамого рашвета. Сладко так. Только смотри, глаз на него не клади. А то утоплю.
— А что ты парнишке не покажешься?
— Да ты што, — замахала руками девица. — Па узнает: меня убьет, его убъет. Нет, лучше мне швой век одной вековать.
Девушка шмыгнула носом, высморкалась в пальцы, подплыла ближе к берегу.
— Ой, што это у тебя за шклянка на груди вишит?
— Так, настой лекарственный.
— И вовше не наштой. Я знаю, знаю, это горькая роша из Маковой Долины. Отдай ее мне, хоть забудушь до утра от тяжелых мышлей.
— Ну, горькушка денег стоит, — сразу перешла Ивка на деловой тон.
— Подумаешь, денег, — небрежно бросила новая знакомица. — Тебе школько?
Достала откуда-то из воды сплетенный из зеленых нитей кошель, вытряхнула на ладонь содержимое. Серебряные монеты рыбьей чешуей блеснули в руке: «Трех хватит?»
Ивка на столько не рассчитывала, но пробурчала недовольно: «Мне за горькушку эту пять обещали».
— Врешь ты все, — заявила девица. — А хоть бы и пять.
Отсчитала таллены, подплыла к берегу, протянула Ивке. Рука оказалась неожиданно теплой, будто прогретой у зимней раскаленной печки.
Ивка стянула с шеи склянку с росой.
Девица выдернула пробку, жадно вылила содержимое склянки в рот, поморщилась. Замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. Глаза ее медленно подернулись масляной пленкой, рот
