Леди Дождя (СИ) - Марина Чернышева
А проблем с регистрацией брака у них не возникло, правда заключали они его в мире Леди, поскольку во-первых — у фей не бывает документов в человеческих мирах, а во-вторых — это ведь сущий идиотизм, тащить невесту в церковь «своего мира», когда там ее существование вообще не признают?! Так что Джонни пришлось довольствоваться местными обычаями, но сказать честно — он не жалел!
Зато мэр Бадрас, в меру упитанный, со здоровым румянцем во всю щеку, неопределенного возраста, но явно мужчина в самом расцвете сил, был счастлив, казалось, не меньше молодых! Это же надо, как ему повезло?! Такое событие, как замужество «их Леди», сложно переоценить, а регистрирует это небывалое событие именно он, Самуил Бадрас!
Впрочем, невинное тщеславие мэру мы тоже должны простить, поскольку он прав: подобное событие может не повториться еще много-много веков! А так, тот самый, близлежащий местный городок, с милым, но совершенно чудны́м названием, соединяющем в себе слова двух языков, кельтского «глоу» — дождь, и французского «вилль» — город, а в целом Глоувилль (в переводе видимо, «Дождь-город»?), праздновал свадьбу «своей Леди» весь медовый месяц супругов!
Все эти тридцать дней город был украшен гирляндами и разноцветными флагами, а по вечерам расцвечивался цветными фонариками, которые жители вывешивали на специальных крючках над входными дверями своих домов, на шляпках женщин были приколоты букетики цветов, а тульи мужских шляп украшали длинные шелковые ленты. К тому же в магазинах, лавках и кафе города, действовали праздничные скидки и к огромной радости местной ребятни, парк аттракционов работал все дни, а не только по выходным, как обычно.
Причем жителей совсем не смущал тот факт, что самих молодоженов они видели в городе всего три раза: в день регистрации, во время посещения ими кондитерской Леви Мартинсена, куда во время прогулки Джонни уговорил зайти свою Рейни, чтобы та тоже отведала удивительный десерт Лидии, супруги кондитера, да еще раз, у лавки Берга, мастера-часовщика, в самый последний день медового месяца, когда Леди провожала мужа в его родной мир...
* * *
А ведь был момент, когда это всеобщее довольство буквально повисло на волоске — это когда Джонни опять одолели его комплексы, которые как всякое зло, оказались на диво живучими! Тогда, в тот памятный вечер, едва оторвавшись от самых сладких в его жизни губ, мужчина буквально уткнулся глазами в собственное отражение, которое по контрасту с прекрасным юным лицом феи, в этот момент показалось ему особенно отвратительным.
Бывают минуты, когда любой человек особенно открыт и раним, и просто не способен «держать удар»... бывают мгновения, которые способны ранить даже титанов духа... и большая беда, если эти моменты вдруг совпадут...
Еще мгновение назад буквально готовый воспарить душою в небеса, Джонни потрясенно таращился на собственное лицо, а потом, как герой какой-то глупой мелодрамы или злой сказки, рухнул на кстати подвернувшийся диван, в отчаянии схватившись за голову. «Что я творю?! Да как только посмел..?!» — ударило его в самую душу горестное раскаяние, — «я не должен! Не должен...»
— Что? Что с тобой? — пробился к его сознанию участливый голосок, — отчего тебе опять стало больно?! — его Фея растерянно заглядывала ему в лицо и в ее выразительных глазах, бушевали испуг и недоумение.
Поймав этот взгляд мужчина едва в голос не завыл: «Ну вот! Он опять тревожит и огорчает ту, ради счастья и покоя которой готов...», — на что именно он готов ради Прекрасной Леди, Джонни даже не смог сразу сформулировать! — «Умереть?! Банальщина! Да и так ли уж ценна ему жизнь?» Однако ее тревога требовала немедленного ответа и подавив отчаяние, он выдавил мгновенно охрипшим голосом:
— Ты восхитительная, нежная, неземная, а я... Даже если отбросить то, что я урод, я слишком груб и приземлен для тебя... Я тебя не достоин... — и он опять горько уронил голову себе на руки.
— Смешно-о-ой, — нежно пропел ее голос, после вздоха с явно читающимся облегчением и легкая ручка опустилась мужчине на затылок, — а еще глупый... — ручка скользнула по волосам и переместилась под подбородок приподнимая вверх его лицо.
Джонни жадно заглянул Рейн в глаза и больше не увидел в них страха, не было там ни отвращения, ни унизительной жалости, а только нежность, улыбка и немного печали, как смотрела бы мать на любимого, но такого еще несмышленого сына! Но не дав ему почувствовать еще и стыд от собственной слабости, ладошка нежно прошлась по изжеванной шрамами щеке Джонни, затем большой пальчик обвел губы, задержавшись и погладив там, где верхняя припухла и перекосилась от грубого келоидного рубца:
— Люди видят вот это, и то что они видят, либо привлекает, либо отталкивает их, — девушка грациозно обогнула подлокотник дивана и непринужденно устроилась у него на коленях, продолжая теперь уже снизу вверх, заглядывать ему в лицо, — а я вижу то, что здесь, — ее ручка выразительно, с немалой внутренней силой, но при этом бережно, ткнулась в грудь мужчины, — и не помогаю тем, у кого здесь тесно и душно... Настоящий творец, это тот, кто несет в себе целый мир! Ты не понимаешь, что многое, чем вы живете, может быть неважным: слава, деньги, власть, физическая привлекательность! Все это не стоит того, что хранится у человека тут... — и она снова легонько постучала ему по груди как раз над тем местом, где сейчас взволнованно бухало его сердце...
Да, тем кто влюблен в твою душу не страшны ни уродство, ни старость, — внезапно дошло до него очевидное, — такая любовь умрет только вместе с тобой... Джонни поймал нежную, но такую сильную ладошку, которая продолжала путешествовать по его груди и прижавшись к ней губами, рассмеялся от мгновенно завершившегося исцеления:
— Ты вернула мне меня! Спасибо, моя Фея! И... прости за слабость, клянусь, она больше не повторится...
* * *
И — да, Джонни еще сам этого не знал, но то реально была последняя слабость в его долгой и не всегда легкой, но насыщенной и интересной жизни...
Джонни. Эпилог
Это была его не первая, не вторая и даже не десятая вылазка в «свой мир»: Джонни привыкал жить на два мира и не путать, где, с кем и как следует общаться. Думаете
