Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
Но сегодня… Девушка опустила голову в корыто с водой и задержала дыхание, яростно смывая с волос пену. Сегодня в учебной схватке она, обозленная и яростная, вдруг без труда швырнула на землю противника — высокого жилистого парня по имени Вьюд. Да так бросила, что из того едва не весь дух вышел. А потом заломила ослабшую руку и без всякого стыда уселась на поверженного верхом.
— Проси пощады! — хрипела она в ухо извивающемуся послушнику. — Проси!
И сильнее налегала на спину, продавливая коленом хребет.
Вьюд заорал, выгибаясь, и сдался:
— Пусти-и-и, дура сумасшедшая! Твоя взяла!
Но перед тем как встать, она словно случайно задела локтем русый затылок так, чтобы противник посунулся лицом в утоптанную землю и захлебнулся кровью из разбитого носа и губ. Больше не будет ее срамословить. Пока губищи не заживут — уж точно.
Вот тут-то победительница и поняла, что нет больше Лесаны из Острикова рода, нет обманутой невесты, нет застенчивой, силящейся всем понравиться и угодить девки. А есть… неведомо кто. И на этого неведомо кого не вздеть расшитой рубахи, не украсить волосы лентой, не надеть ярких бус. Никогда более. Потому что все это стало чужим. Даже в нарядном сарафане, при бусах и косе не быть ей уже прежней, не ходить в хороводах… И отчего-то стало так невыносимо жаль и этого сарафана, и косы, а, самое главное, этих несуществующих бус — ярких, крупных, как ягоды боярышника.
Девушка поднялась на ноги, отряхнула порты и с вызовом взглянула на наставника. Заругает? Точно заругает. У Вьюда, вон, вся рожа в кровище.
— Молодец, — скупо похвалил Клесх.
От этого короткого простого слова стало на сердце тяжко, словно от обвинения…
Как она хотела этой похвалы, как жаждала! И вот услышала. Молодец. Молодец, что избила ни в чем неповинного парня. Молодец, что довела его до крика. Молодец, что больше не девка?
— Иди, — крефф кивнул, показывая ей со двора.
Лесана ушла, из последних сил сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.
И вот теперь, мылась, содрогаясь от отвращения к самой себе. Почему все это выпало на ее долю? За что? Да какая уж разница.
* * *Из мыльни она пошла не в свою ученическую коморку, а в Северную башню Цитадели. Там всегда было тихо, потому что никто не жил. Башня выходила окнами на шумящий лес, раскинувшийся до горизонта. Среди могучих деревьев можно было разглядеть даже краешек стремительной узкой речки. Серая вода неслась в неровном каменном русле, разбивалась о гранитные пороги, пенилась и кипела. Лесана забралась на каменный подоконник узкого окна и смотрела остановившимся взглядом на то, как медленно качаются верхушки могучих елей.
Девушка любила здесь бывать. Сюда редко кто заходил, а наверх по крутым неровным ступням и вовсе поднимались единицы — зачем? Башня была узкой и верхняя комната в ней измерялась всего несколькими шагами. Тут стояли сундуки со всяким старьем, сушилось дерево для учебных мечей, рогатин и прочих нужд, а внизу хранили дрова. А когда-то эта башня называлась Сторожевой, потому что здесь несли дозор послушники, наблюдавшие за дорогой, идущей от стольного града. Теперь же не осталось ни дороги, ни самого стольного града, многие сотни лет назад стертого с лица земли страшнейшим ураганом.
Лесана любила этот уголок Цитадели за тишину, ветер, гуляющий под окнами, запах леса и воды.
— Никогда сюда не ходи.
Послушница вздрогнула и обернулась. В дверном проеме стоял наставник. Девушка поспешно спустилась на пол и поклонилась.
— Поняла? — уточнил он.
— Да. А почему нельзя?
Клесх усмехнулся.
— Потому что здесь тебя легко найти. И еще проще — обидеть. Ты без вопросов, как я погляжу, жить вовсе не можешь.
— Потому что тут постоянно все запрещают и не объясняют! — вспыхнула ученица и вскинула глаза на креффа. — Почему нам нельзя носить косы? Почто Тамира секли за снежки, тогда, зимой? Нас только бьют, ничего не разрешают и ничего не говорят! Как скотине! Ее тоже постоянно хворостиной гоняют, чтобы слушалась.
Мужчина вздохнул и опустился на сундук.
— Ты-то, небось, скотине всегда объясняла, за что ее хворостиной бьешь?
Лесана упрямо вздернула подбородок, бесстрашно глядя в серые глаза.
— Не объясняла. Только то — скотина безмозглая, а мы — люди. У нас ум есть!
— Ум… — протянул собеседник. — Ну, коли есть у тебя ум, отчего же ты им не пользуешься?
Щеки девушки запылали, а крефф продолжил.
— Вот скажи, зачем тебя учат оружному бою? Зачем гоняют наравне с парнями?
Она насупилась и буркнула:
— Потому что я маг.
— Не просто маг. Ты — боевик. Воин. А воин должен уметь сражаться. Ходящий не посмотрит — девка перед ним или парень. Он тебя не пощадит за то только, что ты косу носишь.
— Нету у меня косы… — огрызнулась девушка.
— Зато есть ум, — поддел наставник. — И этот ум должен бы усвоить, что девку за косу ловить — милое дело. А еще косу мыть, чесать и плести надо. Только когда это делать, если маг в походе ночью под телегой спит, днем верхом едет, а иной раз употеет, с нечистью сражаясь? И так по несколько седмиц тянуться может. Вшивой будешь ходить? Нечесаной? В лесу бани нет. Да и не намоешься среди мужиков-то. В ручье плескаться? Ручей не всегда встретишь. И поплещешься в нем не о всякую пору.
Лесана стояла красная, злая и смотрела в пол.
— Потому и рубах вы здесь не носите девичьих, а в портах ходите. Что же до снежков… Я бы Тамира тоже высек. Он скоро спустится в подземелья. А того, что он там увидит — врагу иной не пожелает. Потому дурь детскую из него уже сейчас вытравливать надо. Иначе сгорит.
И снова девушка вскинулась, снова глаза вспыхнули яростью:
— Мы учимся! Всякий урок твердим! Работу любую делаем, отчего нельзя нам просто… жить? Хоть праздник какой? Хоть веселье? Что все злые тут, как волки?
Наставник спокойно выслушал эту яростную речь и ответил:
— Потому что вам не дружить. Не миловаться. Потому что Тамир тебя упокоит, если придется. И дрогнуть в тот миг не должен. А ты, возможно, однажды убьешь его и тоже дрогнуть не должна. Ясно? Влюбленные же думают не головой, а сердцем. И… это мешает.
Он замолчал и потер уродливый шрам, обезобразивший щеку. Лесана смотрела на креффа и видела, что мыслями тот унесся куда-то далеко-далеко. Девушка молчала. Впервые наставник говорил с ней, будто с равной, не ругал, не поддевал. Впервые не чувствовала она себя порожним местом. Оттого ли, что они одни тут и иных послухов нет?
— Дружба и любовь — это не слабость, — упрямо возразила послушница. — То сила. И эта сила всякую иную превозмочь сумеет!
