Антонио Хименес - Алхимия единорога
Тут же я подумал еще об одной проблеме, которая всегда была для меня неразрешимой, — о любви. Идя по улице и ловя на себе взгляды встречных девушек, я думаю: вот эту, молоденькую, я мог бы любить двадцать лет, вон ту — десять, эту — пятнадцать, а ту, что подальше, — лет пять. Полагаю, такие же дурацкие мысли могут возникнуть и в голове женщины, ведь в этом отношении мы устроены одинаково. Итак, я признаю свою ограниченность, свою неспособность любить. И хотя мне не нравится говорить такое вслух, поскольку это некорректно, мы, мужчины, полигамны. Впрочем, женщины тоже.
Млекопитающие, как правило, полигамны, а мы ведь млекопитающие. Само собой, в мире насекомых и других животных встречаются иные отношения: есть, например, пчелиные матки, которым нужно сразу много самцов, но мы, люди, не относимся к этому разряду. Идя по улице, я схожу с ума, ощущая возможность любви, помноженную на десять, на сто, на тысячу. Разумеется, я выступаю с животных позиций, мои рассуждения бестактны, и, если бы кто-нибудь их услышал, на меня посмотрели бы с презрением. Однако дело не в том. Существует возможность и другой любви — любви, которую открыла мне встреча с Виолетой и Джейн.
Правда, мне кажется, я еще не во всем разобрался и мое описание поверхностно, ведь очень трудно рассказывать о тончайших оттенках любви. Но нужно быть искренним, по крайней мере, с самим собой: думая об этих женщинах, я всегда сначала вижу Виолету и только потом — Джейн. Значит, мне приходится притворяться, будто я люблю их обоих одинаково. Когда я думаю о Виолете, все волоски на моем теле встают дыбом, меня окатывает мучительное наслаждение, точно волна, которая набегает и отступает, лаская песок пляжа гигантским влажным языком.
А с Джейн все иначе. Меня влекут ее глаза, ее волосы, ее взгляд. Я восхищаюсь ее пупком и гладкостью кожи живота. Меня пленяет запах ее промежности в том заветном месте, где курчавятся волоски; отличить по такому аромату одну женщину от другой может только очень опытный и чувствительный нос. Наверное, Джейн идеально подходит мне во всем, что касается секса. Потом мне вспомнилась ее талия, на которой, как теперь принято, всего несколько миллиметров жировой прослойки, очень приятной на ощупь. Груди Джейн настолько упруги, что наводят на мысль о силиконе, но нет: это ее двадцать с хвостиком прожитых лет придают им спелость диких лесных плодов. Бутоны ее сосков имеют привкус цветка лимона, мяты, меда, сладкого миндаля — в общем, всех ароматов, сводивших нас с ума в детстве, когда мы проходили мимо кондитерской. А как возбуждает теплота ее слюны, нежность языка, жар грудей, но особенно — ее лоно, извергающийся вулкан, в котором я готов сгорать снова и снова! Джейн — само совершенство. Тело ее — идеальное пристанище, материнская утроба, в которой можно укрыться на всю жизнь.
А Виолета, ах, Виолета! Она — соблазн, разум и страсть, из-за которых в груди твоей шевелится муравейник, потом сползает в низ живота и окатывает тебя такими спазмами наслаждения, что ты рассыпаешься на части, теряешь равновесие и лишаешься чувств. Проникая в эту женщину, ты чувствуешь, что вот-вот обмочишься; ты задыхаешься, целуя ее, и весь мир вокруг туманится, останавливается и исчезает. В ее присутствии становится зыбким, исчезает все, кроме нее самой. Она осушает тебя до дна, не оставляет ни крови, ни слюны, ни семени. Она — само воплощение любви, идеальная машина для наслаждения, не только физического, но и духовного, что неизмеримо выше.
И если две такие девушки влюбляются в тебя и сообща начинают над тобой трудиться, ты перестаешь существовать как отдельная личность. Твоя жизнь теряет значение, все твое существо сосредоточивается на желании излиться наружу и медленно растечься пятном удовлетворенной страсти.
Подобные мысли заставили меня заново почувствовать, как я люблю Виолету и Джейн. И то было не просто физическим влечением — по крайней мере, я так считал. В идеале мне хотелось бы продолжать любить их обеих, жить с ними или хотя бы прикасаться к ним каждое утро, каждую ночь. Не думать ни о ком, кроме них, посреди гигантской постели, в нескончаемых наслаждениях любви.
Первоначальные сомнения утвердили меня в мысли, что сердце мое принадлежит обеим сестрам, хотя с Виолетой у меня больше общего.
Я превращался в мечтателя. Мой разум заволакивала пелена страсти, от которой мне надлежало избавиться любым путем, ведь от главной цели меня все еще отделяли миллионы световых лет. Цель эта была как будто совсем рядом, но на самом деле до нее было очень далеко. Порой мне казалось, что я продвинулся на пути, хотя никакого пути передо мной не было.
XI
Мой «Вольво-560» направлялся к Падрону. Я миновал Понтеведру, размышляя о Фламеле, чей портрет видел в книге: круглое лицо, обрамленное бородой, внимательный острый взгляд, глаза чуть-чуть навыкате, выступающие скулы, поджатые тонкие старческие губы. Лоб, иссеченный морщинами, на голове — простая шапочка из коричневого бархата. Шея короткая, крепкая. Но главное — все-таки взгляд: проникновенный, цепкий, пронизывающий пустоту, впивающийся в глаза невежественного новичка.
Некто видел Фламеля в 1992 году: тогда тот точно был жив, но сказал, что время его подходит к концу. Хотя, если придерживаться теории о тысяче лет как об идеальном сроке человеческой жизни, сейчас ему оставалось еще лет триста. Надо бы расспросить знающих людей.
Я проехал через Понтеведру, через Виго и при въезде в приграничный Туи сбавил скорость. В Брасеелосе португальский полицейский-мотоциклист приветствовал меня взмахом руки. Оказавшись в Коимбре, я не захотел и просто не смог стремительно миновать этот город и принялся колесить по улицам в своем прокатном «вольво».
Во мне нарастало смутное беспокойство. В моменты нерешительности всегда появляются страхи, и мной овладела боязнь пустоты. Я представил себе абсолютную пустоту — без мыслей, без ощущений, без движения; эта идея отозвалась в мозгу сверлящей болью.
Я зашел в бар, чтобы подкрепиться, и позавидовал участи местного официанта — вот кто был счастлив. Он с дежурной улыбочкой метался из стороны в сторону (по походке я догадался, что у него плоскостопие) и шутливо переругивался с официанткой, некрасивой, зато с великолепной фигурой топ-модели — нельзя получить все сразу.
Я улыбнулся своим одиноким мыслям.
Пока я потягивал безалкогольное пиво и ел жареную картошку, эти двое тихо и незаметно радовались жизни. Если не смотреть на ее лицо, девушка выглядела просто шикарно. И официант придорожного бара был так счастлив, что я охотно поменялся бы с ним местами. Футбол, радости супружеской жизни, посиделки с друзьями, семейные прогулки по центру города в воскресные дни — что еще надо для счастья?
