Марина Дробкова - Маг моего сердца

Ральф обернулся ко мне и окинул пронзительным взглядом. Пытается прочитать мысли? Не получится. Я владею заслоном в совершенстве — причем, обоими способами, поскольку думать о сексе при Этель мне до сих пор неловко.

— Будет, Бренна. Обязательно. Как минимум, один.

Последние слова повергли нас в недоумение, но больше ничего объяснять Ральф не стал.

Мы с Даймондом рассудили, что этот вариант, скорее, хорош для нас. Ведь отношение Ральфа к моему магу ничуть не изменилось, несмотря на последние заслуги, и даже на то, что Даймонд освоил, наконец, обращение с огнем.

— А что будет с семиугольником? — лишь как-то спросила я у Ральфа. — Вы найдете нового мага?

— Я бы с радостью это сделал, но, к сожалению, это невозможно, Бренна. Лиге неизвестно больше ни одной подходящей кандидатуры, да и два месяца — неприемлемый срок для подготовки креадора. С тобой нам повезло, но два раза в сутки луна не всходит. Единственное решение, которое возможно было принять в данном случае — это сохранить все как есть. Именно поэтому

Сара Гринфилд не казнена, а приговорена к заключению. Разумеется, миры ей создавать запрещено — да у нее и не будет такой возможности. Но магическая связь сохранится, а с ней и структура семиугольника, что для миротворения совершенно необходимо.

Как-то в середине сентября профессор Винтер подошел ко мне, когда я заносила в Реестр магических существ нечисть высокогорья и спросил:

— Бренна, я слышал, вы отыскали свой метод миротворения?

— Да, — улыбнулась я. — Через стихию. Сначала была туча, потом дождь, он вспоил землю, которая взрастила травы и животных, а на место животных пришел человек. Ну или — метод большого взрыва. Тоже годится.

— Разве это не способы Даймонда? — выказал осведомленность профессор.

— Да, — покраснела я. — Но мне они тоже полностью подходят.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, зная ваше серьезное отношение к работе. Но мне бы хотелось подать вам еще одну идею. Ведь креадор может владеть разными методиками.

— Какую же? — заинтересовалась я.

— Попробуйте начать не со стихии, а с существа. Мне кажется, так у вас получится даже лучше. Я

вижу ваши склонности: вам ближе живое и разумное, нежели неразумное, но могущественное.

Поразмыслите над этим, Бренна!

И он ушел заниматься своими делами.

А я вспомнила свою сестру.

И пришла к выводу, что в словах Винтера есть рациональное зерно.

Но в тот день попрактиковаться мне не удалось, а потом, за предэкзаменационной суетой, это и вовсе забылось.

Сентябрь тоже миновал, листья опали, и только миндальное дерево стояло, осыпанное плодами.

Студенты рвали их и лакомились, говоря мне «спасибо». Однажды днем я рылась в библиотеке в поисках подходящей иллюстрации: надо было показать на выпускном экзамене красивый фантом воссозданного мира, чтобы поразить профессоров.

— Бренна, поищи в дальнем ряду на нижних полках, — посоветовал мне находящийся тут же профессор Соулс. — Там должны быть старые альбомы некоторых наших выпускников, в них иногда можно обнаружить неожиданные вещи!

Я так и сделала. Вытащила несколько альбомов с рисунками — еще прошлого века! Хотя, для креадоров эпохи ведь не имеют значения. Один из них мне очень понравился, потому что художник рисовал, в основном людей, а не абстракцию, как почему-то любили многие. Даже Даймонд пытался чертить какие-то невообразимые схемы, подбивая Рихарда строить по ним дома. К

счастью, Рихард отбрыкивался. Я перевернула очередную страницу — и картинка заинтересовала меня. Она была очень необычной.

Вдоль берега горного озера извивалась дорога, вымощенная красным и белым камнем. По ней друг за другом, растопырив руки, словно играя в самолетик, шли двое детей. Но самое интересное, что у нижнего края рисунка, близкого к зрителю, дорога переставала быть дорогой — она превращалась в ряды красных крыш над белыми стенами домов. То есть, вблизи это был город — а вдали он превращался в дорогу. А дети шли, словно одновременно, и по камешкам — и по крышам.

— Что это такое, профессор? — воскликнула я.

Соулс подошел и взглянул.

— А, — с улыбкой протянул он. — Это Роб Сен-Анри, один из моих первых выпускников. Отлично помню его рисунки, а этот особенно: здесь он фигурально изобразил Единый Магический Путь.

Я чуть не вскрикнула от неожиданности: мы с Даймондом были так заняты, во-первых, друг другом, во-вторых — подготовкой к экзаменам, что даже не вспомнили, о чем хотели расспросить Соулса.

— Что такое Единый Магический Путь, профессор?

— О, моя дорогая, это древняя легенда.

Он уселся в кресло, готовясь рассказывать. Я примостилась рядом, устроившись на краешке стеллажа.

— Считается, что Единый Магический Путь — это дар или проклятие великих демиургов, которые существовали многие тысячелетия назад, но потом ушли, оставив творить миры людям. Люди научились, и неплохо управлялись с этой задачей. Но те из них, кто становились творцами, вынуждены были держаться далеко друг от друга и никогда не заключать между собой союзов.

Потому что один творец для мира — хорошо, а два — для мира погибель. Ты это уже знаешь.

— Уже знаю, — как эхо повторила я.

— Так вот. Единый Магический Путь появляется сам, неожиданно — и выбирает двоих. Он связывает их тесней, чем любые узы. И два креадора получают возможность творить вместе.

— Так это же… здорово! — закричала я, вскакивая.

— Не совсем, — мягко сказал профессор. — Если двое становятся верными друзьями, во всем помогают друг другу, усиливают общий потенциал — тогда это счастье. Но они могут стать и лютыми врагами, мешая друг другу, отравляя жизнь невольному товарищу по магическому пути — ведь они его не выбирали. Выбор сделан за них. И тогда — всякое может случиться. Разрушится мир, кто-то погибнет… Всякое.

— А если…

Я осеклась.

— Я понимаю, что ты хочешь спросить, дорогая. «Если двое любят друг друга», так ведь?

Я промолчала, уставившись в пол.

— Думаю, ты сама ответишь на этот вопрос. За это время мы, как могли, изучили с тобой историю великих держав и великих людей. Скажи, многие ли пары сохраняли любовь и верность до конца жизни? Для многих ли совместное существование было лишь благом?

— Нет, — прошептала я.

— Вот именно, дорогая. Креадоры тоже люди, и им свойственны людские пороки. Но это люди, обремененные непростой миссией — и такими же непростыми пороками.

И видя, что я притихла, понурившись, Соулс добавил:

— К тому же, это всего лишь легенда. Никто никогда в этих стенах не знал — как, где, кому выпадает