Дневники фаворитки - Татьяна Геннадьевна Абалова
В голос заплакала Гелена. Дарил обнял ее, зашептал на ухо слова утешения.
— Дарил, ты хоть объясни, что здесь происходит?
— Сосватали тебя, — прошептал, словно бархатом по душе прошелся, Бохарт. — Теперь, если с тобой на руках на гору Сипун поднимусь и ни разу не оступлюсь, домой заберу. Сегодня же в постель со мной ляжешь.
— Да откуда же обычай такой?! — София не верила, что все происходящее явь. Никогда в Гремыках насильно невесту к храму на горе не носили. Сама шла об руку с женихом, отсчитывая ступени и слушая мудрые заветы богов.
— Вправе они, доченька, — отец тяжело поднялся. — Если боги не захотят твоего замужества, то на одном из заветов Бохарт споткнется.
— Мама!
Радуца заплакала, уткнувшись в платок.
— Так будет лучше, доченька, поверь!
— Нечего слезы лить! — рубанул рукой воздух староста. — Мы, Васуки, богатейшие в этом поселке. Бохарт умом вышел и статью. В ноги должны кланяться, что его выбор пал на вашу дочь.
Разве же так берут в невесты? Почему в речах старосты слышался упрек, что Вежанские мордами да положением не вышли, что, несмотря на лавку и кузницу, так и не перестали считаться временщиками, поскольку жили так, будто не хотели привыкать к месту и готовились сорваться в любой момент?
- Но я не люблю его!
— Полюбишь, душа моя, — голос Бохарта был сладок до тошноты. — Сегодня же ночью полюбишь.
— Софийка, прости! — истерично закричала Гелена, и столько в том крике было раскаяния и боли, что сестра поняла — не просто так отец и мать молчат. Что-то случилось, и единственный откуп, на который согласился староста — она, София Вежанская.
— Смотри, Бохарт, — зашептал Пава, распахивая дверь на гору Сипун: каждый дом в Гремыках имел дверь, ведущую к богам, через нее же боги посещали свою паству, — если оступишься, сдержи слово, отпусти девку.
— Не оступлюсь. До самого храма дойду.
Глава 16. Чужая
— Чем же я тебе приглянулась? — София прислушивалась к дыханию жениха. Пройдена треть пути, а Бохарт по-прежнему поднимался легко. «Будь верной женой», «Будь любящей матерью», «Будь утешением в беде», «Будь путеводной звездой» — невидимые призраки ушедших поколений шептали заветы невесте, и ступеней впереди оставалось все меньше. Вот-вот начнется «мужская» часть, где напутствия коснутся жениха, а следом «семейная», где наставления прошепчут умершие родственники. Неужели боги считают, что София с Бохартом будут счастливой парой?
— Резвая. Я решил, что надо брать тебя сейчас. Нельзя ждать, пока ты под кого-то из наших парней ляжешь.
— А как же Яля? У вас же любовь.
— Какая из Яли жена? Шалава. И ты в такую же превратилась бы, если бы в крепкие руки не попала.
— А у тебя, значит, крепкие?
— Да. Я весь крепкий. Ты разве этого сегодня не почувствовала?
— Отчего же согнулся пополам?
— Железо тоже гнется.
«Будь защитной стеной», «Будь кормильцем», «Будь строгим отцом сыну», «Будь ласковым с дочерью», — пели голоса, а Софью воротило от их приторной сладости. В ее ли годы думать о детях? Она мечтала получить образование в школе при монастыре Святой Далии. Правда, туда брали только девушек с дворянскими именами, но отец, видя стремление дочери к учебе, обещал уладить вопрос с документами. София самостоятельно выучила три иностранных языка, легко справлялась с точными науками, отчего ей доверяли вести счета в лавке, имела способности к географии и истории, затыкая за пояс любого путешественника, рискнувшего пренебрежительно высказаться о «темных людях, живущих Гремыках».
— Есть у меня в знакомых один вельможа, который даст тебе свое имя. Он бездетный, но до денег жадный, а потому выправит нужные документы. Будешь числиться его бастардом.
— А как же наше имя?
— Сыновья у меня есть, а девицам за отцовское имя держаться негоже. Все равно, выйдя замуж, от него откажешься.
Не успела. Ничего не успела. Ни документы выправить, ни письмо в школу написать.
— Я давно на тебя глаз положил, — шептал Бохарт, заглушая голоса призраков. — А сегодня прижал к себе и понял — созрела.
— Тебе бы Гелену выбрать, мы ведь близнецы, у нас и цвет волос одинаковый. Она тебя любит, а я нет. Может, еще передумаешь?
— Дура твоя Гелена. Сегодня предлагала мне себя, манила королевскими украшениями. Мол, женюсь, все мое будет.
— Откуда у нее?
— Вот и я спрашиваю, откуда? Она повела куда-то в кусты, выкопала из земли узелок, а там колье невиданной красоты, а на замке клок волос. Разве же я не понимаю, что такое только при разбое случается, когда драгоценности прямо с тела рвут?
— Не ее это. Нашла, наверное. Глупая она, убогая.
— Если нашла, показать должна, где. А она мычит и слезы льет. Пришлось отцу сказать, чтобы как староста запрос в столицу сделал и описание драгоценностей приложил. Но тут папаня твой прибежал, на колени встал, повинился. Сказал, что готов на каторгу идти, лишь бы семью не трогали и дело в столицу не отправляли. Через его старые грехи твои братья могли егерской службы лишиться…
— Я не верю, что папа разбойник.
— А ты знаешь, что ваша семья здесь не всю жизнь прожила? Непонятно чем твой отец до того промышлял. Вам с сестрой и месяца не было, когда Вежанские в Гремыках поселились. Я помню день, когда груженые добром телеги в двор моей помершей бабки въезжали. Я еще подошел посмотреть, кто в корзине лежит. Ты и тогда уже больше Гелены была. Раза в два. Я тебе палец в рот сунул, а ты его сосать начала. Мамка моя как в воду глядела — невеста, говорит, твоя.
— Чужая, чужая, чужая! — вдруг взвыли голоса предков, хотя только-только напутствовали: «Многих детей», «Света в дом».
Бохарт остановился.
— Я не пойму, что они говорят.
— За ней ходит смерть! Смерть! Смерть!
Дыхание Бохарта сбилось. Он пошатнулся и, чтобы не упасть, выпустил из рук невесту. София сползла по телу, сделавшемуся вдруг ватным. Расплелись узлы брачного палантина, и лег он у ног обрубленными крыльями. Теперь уже как ни вяжи, не завяжется. Дороги наверх нет.
— Боги против… — прошептала невеста и в
