Алиса в Зомбилэнде - Джена Шоуолтер
Ухмыльнувшись, Эм поднялась на цыпочки, развела руки в стороны и медленно повернулась на одной ноге.
Солнце выбрало именно этот момент, чтобы послать один янтарный луч, создав идеальное освещение для идеального пируэта.
— Ладно, ладно, обещаю. Довольна?
— Всеобъемлюще. — Может, Эм и врушка, но никогда не нарушала данного слова.
— Сделаю вид, будто поняла, что это значит.
— Это значит… ладно, неважно. — Знаю, я просто тянула время. — Пойду к маме.
С радостью приговоренного к смерти я встала и повернулась к дому — двухэтажному зданию с фундаментом из коричневого кирпича и полосатыми коричнево-белыми деревянными стенами, которое построил папа в расцвет своего "созидательного" периода.
Нечто приземистое, крайне невзрачное и совершенно, стопроцентно незапоминающееся. Но, как уверял папа, именно к этому он и стремился.
Подошвы шлепанцев щелкали по земле, словно задавая ритм для мантры у меня в голове.
"Не. Трусь. Не. Трусь".
Наконец я остановилась у застекленной кухонной двери и увидела, как мама бегает от мойки к плите и обратно. Я наблюдала за ней, чувствуя, как в животе поднимается легкая тошнота.
"Ну, не будь тряпкой. Ты справишься".
Я толкнула дверь. На кухне пахло чесноком, маслом и томатной пастой.
— Привет, — окликнула я, надеясь, что голос звучал не слишком заискивающе.
Мама подняла взгляд от шумовки с дымящейся лапшой и улыбнулась.
— Привет, детка. Ты насовсем или забежала на минутку?
— На минутку. — Вынужденное заточение по ночам побуждало меня проводить как можно больше времени вне дома днем, и неважно, обгорю я до черноты или нет.
— Ну, ты как раз вовремя. Спагетти почти готовы.
— Ага, здорово.
Летом мы ужинали строго в пять часов. Зимой — в четыре. Таким образом, независимо от времени года, мы оказывались в безопасности в своих комнатах до заката солнца.
Отец укрепил стены за счет каких-то стальных конструкций, а все двери и запоры сделал просто сверхнадежными. И да, вся эта подземная конструкция больше смахивала на футуристическую темницу, но попробуйте-ка убедить нашего чокнутого строителя в обратном.
"Ну, давай же. Просто скажи ей".
— Ну… э-э… — Я переступила с ноги на ногу. — Сегодня мой день рождения.
Мамин рот открылся, и краски схлынули с ее щек.
— О… детка. Мне так стыдно. Я не хотела… я должна была вспомнить… я же даже записывала где-то… С Днем рождения, — неловко закончила она и огляделась, словно надеясь, что откуда-то из воздуха материализуется подарок, повинуясь ее силе мысли. — Мне ужасно стыдно.
— Да ладно, не переживай.
— Я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы все исправить, обещаю.
"И вот тут-то и начинаются переговоры".
Я расправила плечи.
— Ты серьезно?
— Конечно.
— Хорошо, потому что у Эм сегодня выступление, и я хочу туда пойти.
И хотя мама просто-таки источала раскаяние, она затрясла головой еще до того, как я успела закончить фразу.
— Ты же знаешь, папа никогда не согласится.
— Ну, так поговори с ним. Убеди его.
— Не могу.
— Почему?
— Потому что, — выдавила она.
Я любила маму, правда любила — но боже, иногда она умудрялась выводить меня, как никто другой!
— Потому что почему? — настаивала я.
Даже если мама расплачется, я не отстану. Уж лучше она, чем Эм.
Мама развернулась, грациозно, как сестренка, и вывалила содержимое кастрюли в дуршлаг. Клубы пара поплыли к потолку, кружась вокруг нее, и на мгновение собственная мать показалась мне какой-то феей из снов.
— Эмма знает правила. Она поймет.
Так же, как раз за разом приходилось понимать мне, пока я не бросила попытки хоть что-то изменить? Меня затопила злость.
— Почему ты так поступаешь? Почему вечно соглашаешься с ним, хотя знаешь, что он чокнутый?
— Он не…
— Нет, чокнутый! — Я топнула ногой, так же как Эм несколько минут назад.
— Тише, — предостерегающе произнесла мама. — Он наверху.
Ага, и готова поспорить, уже пьян, как сапожник.
— Мы уже обсуждали это, дорогая, — добавила она. — Я верю, что твой папа видит то, что остальным не дано. Но прежде, чем бросать камни в него или меня, вспомни Библию. Некогда и нашего Господа и Спасителя подвергали гонениям. Тысячи людей не верили Иисусу.
— Но папа — не Иисус! — Да он даже в церковь с нами редко ходит.
— Знаю, но ведь я не об этом. Я верю, что вокруг нас существуют силы. Силы добра — и зла.
"О нет. Только не еще один спор на тему добра и зла. Я просто не выдержу".
Я верила в Бога, верила, что существуют ангелы и демоны, но ведь нам же никогда не придется сражаться с мировым злом лично, ведь так?
— Лучше бы ты с ним развелась, — пробормотала я, а потом прикусила язык, поняв, что ляпнула, но все равно, не собиралась извиняться за сказанное.
Мама работала на дому семь дней в неделю медиком-фонотипистом и вечно что-то печатала на своем компьютере. В свободное время, вроде этого чудного субботнего вечера, она выступала в роли папиной сиделки: мыла его, ухаживала за ним, заботилась. Но заслуживала-то она намного большего. Молодая — особенно для матери с двумя детьми, обалденно красивая, добрая, веселая — она заслуживала, чтобы ее саму кто-то холил и лелеял.
— Большинство детей хотят, чтобы их родители жили вместе, — довольно резко заметила мама.
— А я не как все. Вы, ребята, об этом позаботились. — Мой голос прозвучал еще резче.
Я просто… я хотела того, что было у всех остальных детей. Нормальной жизни.
Гнев мгновенно улетучился, и мама вздохнула.
— Алиса, дорогая, я понимаю, это тяжело. Я знаю, что ты хочешь больше свободы, и однажды ты ее получишь. Окончишь школу, найдешь работу, переедешь, поступишь в колледж, влюбишься, станешь путешествовать по всему свету — в общем, делать все, чего только сердце пожелает. Но сейчас ты живешь в доме своего отца, и он устанавливает правила. И ты будешь следовать этим правилам, и уважать его авторитет.
Цитата прямиком из Официального справочника для родителей, абзац сразу под заголовком "Что сказать, когда у тебя нет ответа на вопрос ребенка".
— И возможно, — прибавила мама, — когда у тебя появится своя собственная семья, ты поймешь, что все, что делал твой отец, он делал ради нашей защиты. Он нас любит, и наша безопасность для него важнее всего на свете. Не надо его за это ненавидеть.
Ну, разумеется. Все эти разговоры о добре и зле всегда крутились вокруг понятий любви и ненависти.
— А ты сама когда-нибудь
