Лето, в котором нас не будет - Ефимия Летова
Глава 2. Нежеланный сосед
Одна тысяча пятьсот пятый год, весна
Коссет читала мне перед сном разные книги, в том числе иногда и совсем не детские — возможно, тайком от мамы, позволяя себе иногда тоже интересоваться предметом чтения и получать удовольствие. Кажется, в глубине души эта суровая, даже угрюмая женщина сохранила островок романтичного восприятия действительности. Так, помимо довольно популярных историй о приключениях милых говорящих цветков на лесных полянах, шаловливых зверушек в лесах и прочей невинной и милой детской чепухи, порой я внимала байкам об оживающих по велению тёмных магов мертвецах, запретных магических ритуалах и прочей жути, столь милой противоречивому сердцу моей строгой гувернантки. Нередко герои и героини теряли сознание при виде очередного злокозненного монстра, их шевелюры вмиг становились белее мела, а заикание не могли излечить даже самые умелые знахарки.
В обморок при виде незнакомца я не упала, заикаться вроде бы не начала, но вот проверить волосы на предмет преждевременной седины не помешало бы. Впрочем, пугающе нечеловеческим лицо показалось мне только в самый первый момент: это был всего-навсего незнакомый мне мальчик. Чуть постарше и повыше меня, с непривычно длинными, до плеч, чёрными волосами и тёмными глазами. Ничего ужасного вытворять он не стал, просто уставился на меня сердито и раздосадованно.
— Ты что здесь делаешь?!
Сказать по правде, я стушевалась в первый момент. Да я и мальчиков-то видела крайне редко — несколько контактов с сыном Коссет, великовозрастным болваном, как именовал его папа, не в счёт — для меня он не был именно «мальчиком», он был всего лишь сыном гувернантки. Очевидно же, что его место было где-то в другом, не интересном для благородной малье вроде меня мире. В школу я в свои девять лет ещё не ходила, в гости к нам приезжали подруги матери исключительно с дочерьми, чинными и манерными, вечно смущающимися и хихикающими по любому поводу девочками в светло-зелёных, розовых или жёлтых платьицах.
Темноволосый мальчик не походил на слугу. И всё же его слова вызвали у меня запоздалое негодование: ещё ни один человек в этом доме и за его пределами, не решался разговаривать со мной в подобном тоне.
— Я здесь живу и это мой дом, понятно? А вот что здесь делаешь ты? Ты кто вообще такой?
— А, ясно, — он отвернулся и подошёл к мерцающему цветку, поправил горшок. — Ты Хортенс? Не следует тебе ко мне заходить. Почему ты вообще не спишь? Ты же ещё малявка.
Я просто задохнулась от возмущения — лучшее лекарство от страха и оторопи.
— Я ложусь спать, когда захочу, понятно?! Кто тебя сюда пустил, откуда ты сам взялся?
— Меня пустил сюда твой отец, — хмыкнул мальчишка, оторвавшись от цветка. — Так что я имею полное право здесь быть. А вот тебе подниматься сюда не следует. Попадёт.
— Чего?!
— Накажут, говорю. Не надо тебе ко мне приходить, малявка, — пояснил наглец с таким видом, словно я пришла исключительно для того, чтобы им полюбоваться. — Дверь была закрыта на ключ, так? Лучше тебе снова её закрыть и не говорить отцу, что ты меня видела. А я тебя, так и быть, не выдам.
— Меня никто никогда не наказывает, ясно тебе? И я никогда не вру. И вообще, стоит мне сказать отцу, что ты мне не нравишься — и он вышвырнет тебя прочь!
Честно говоря, в последнем я не была уже столь уверена — точно не после подслушанного разговора родителей. Кажется, я знала о них гораздо меньше, чем полагала, и мой чудесный мир не был прозрачен и ясен. Но отступать перед этим малолетним хамом — нет уж, увольте! Святой Лайлак, какой же он противный, бледный и тощий, точно могильный глист!
— Тебе виднее, — глист хмыкнул, мои глаза, уже привыкшие к полумраку, разглядели отвратительную ухмылку на его узких губах. Я сама себя не узнавала — никогда ещё я не испытывала такого бессильного раздражения в адрес кого бы то ни было.
— Иди уже отсюда, я спать хочу, — бесцеремонно продолжил мальчик. — Даже здесь нет покоя от мелких любопытных девчонок, вечно сующихся не в своё дело!
— Ты..! — я невольно сжала кулаки и вздрогнула, почувствовав, как скачут между пальцев золотистые искорки пламени. И тут же гордо уставилось прямо в лицо нахала: помимо чёрных глаз и бровей уже можно было рассмотреть тонкий нос, узкие бледные губы, острый подбородок. Он весь был какой-то худой и острый, как клинок, лишившийся ножен.
Ну, точно, могильный червяк.
— Не спали мне тут ничего, — мой огненный дар впечатления на мальчишку не произвёл ни малейшего, и я вдруг стушевалась, подумав, что он давно уже пытается меня выпроводить — из комнаты в моём-то доме! — а я всё не ухожу, как будто… как будто мне интересно стоять тут рядом с ним.
Ещё чего!
— Завтра же тебя здесь не будет, понял?! — заявила я, развернулась и вышла, однако уже в коридоре сникла, снова вспомнив плач матери и ледяные интонации в голосе отца — самого доброго, тёплого и замечательного человека… как мне казалось ещё совсем недавно.
Мать говорила о том, что она против чего-то, о том, что отец выгонит меня из дому, из-за какого-то… А отец ответил, что мать может уезжать к бабушке! Насовсем! Может быть… из-за него?!
Вот теперь мне стало по-настоящему страшно, и я вытащила из кармана платья похолодевший и, кажется, даже потяжелевший ключ. Развернулась, вставила его в замочную скважину и повернула.
Представила себе ещё одну гадкую довольную усмешку на отвратительном лице мальчишки. Не просто довольную — торжествующую. Несколько мгновений боролась с желанием забрать ключ с собой и выкинуть его за ограду. А потом торопливо бросилась к себе в комнату, в наивной надежде на то, что утром, при свете солнца, всё станет, как прежде, всё вернётся на круги своя — мой уютный и безопасный мир, каким он был какой-то час или два назад.
* * *
Конечно, я собиралась поговорить с мамой и папой на следующее утро. Потребовать разъяснений по поводу мерзкого нового жильца, а на самом деле — убедиться, что всё нормально, что всё мне приснилось, и мой прекрасный уютный мирок не разрушился за какую-то одну ночь.
Мама и папа никогда не поссорятся и никогда не расстанутся!
И
