Последний демиург (СИ) - Хабарова Леока

Князь хмыкнул:

- Определённо, боцману надо укоротить язык. Всё разболтал, негодяй.

- Не всё, - лукаво заметила она и ковырнула рыбу вилкой.

- Рад, что вам лучше. - Ладимир посерьёзнел, и по лицу его мелькнула тень. - Вы... сумели что-нибудь вспомнить? Хотя бы... имя?

- Нет...

- Но... должен же я вас как-то называть! - Он мотнул головой, отбрасывая со лба непослушную прядь. - Может быть, Элиза?

Непонятно почему, но имя это вызвало рвотный позыв. Она скосоротилась, а князь расхохотался.

- Ладно-ладно. Давай подумаем ещё. Как насчёт...

Ладимир предложил не менее дюжины имён. Но все они казались нелепыми, корявыми, чужими...

Не то. Всё не то.

В памяти крутилось что-то. Знакомое, тёплое, нужное, правильное, родное. Имя мелькало солнечным зайчиком, но ухватить эту мысль никак не удавалось.

- Сдаюсь! - заявил Ладимир. Он прикончил четвёртый кубок вина одним махом. - Соглашусь на любое ваше предложение.

- Вереск, - сказала она, не думая ни секунды.

- Что?

- Это платье... Оно цвета вереска. - Она опустила глаза. - Я не помню имени. Не помню, как оказалась в волнах, но...

Капитан накрыл её руку своей.

- В своих снах я вижу пустошь, сплошь заросшую вереском, - прошептала она, не поднимая взгляда. - Цветы колышутся, словно волны, гонимые ветром...

- Поразительно... - чуть слышно вымолвил князь и нахмурился.

Что именно его поразило, спросить она не решилась. Осторожно высвободила ладонь из плена цепких пальцев и схватилась за бокал. Голова плыла. Всё кружилось. Что это? Она так сильно захмелела, или, может быть, поднимается шторм?

- Хорошо. Пусть будет Вереск, - прохрипел он и отстранился. - Выпейте ещё вина, Вереск.

- С-спасибо. Мне хватит, - пролепетала она. Что-то тут неладно. Ох, как неладно. Он что, хочет напоить её до беспамятства и... И... "И" что? Что за бредовые мысли? Он мог сделать с ней всё, что угодно, в течение последних восьми дней. Мог. Но ничего плохого не сделал. Ни он сам. Ни его люди.

- Вы заблуждаетесь, Вереск. - Ладимир сжал кулаки и уставился на них так пристально, словно видел впервые. - Боюсь, тут даже бочонка не хватит.

- В чём... В чём дело? - Холодок пробежал вдоль позвоночника. Спина взмокла от пота.

- Дело в том, что я трус, - выпалил князь, вскинув голову.

Трус... Трус? Какой же он трус? Стал бы трус спасать незнакомку, рискуя собственной жизнью? А все те ратные подвиги, о которых рассказывал боцман?

- Да, трус, - невесело усмехнулся капитан, заметив её замешательство. - Самый настоящий. - Он опрокинул в себя очередной кубок. - Лекарь хотел скрыть от вас один... ммм... факт, и я в малодушии своём пошёл на поводу эскулапа. Но позже понял, как низко это - скрывать правду. Знать и молчать, пользуясь вашей... вашим... недугом.

- Что за факт? - собственный голос показался Вереск чужим и далёким.

- Вы... - Ладимир сглотнул. Посмотрел пристально. Взял за руку. - Вы были в тягости.

- Ч-что?

- Вы были беременны, Вереск. - Он сжал её пальцы. - Но потеряли ребёнка. Мне очень жаль.

Глава четвёртая

Можно ли жалеть о том, чего не помнишь? Любить того, кого никогда не видел? Плакать по тому, что не случилось?

Глаза оставались сухими, но душа… Казалось, будто она кровоточит. Боль накатывала волнами, в сердце саднило, ком подкатывал к горлу, но слёзы... Слёзы так и не пролились. Может, их просто больше не осталось?

Вереск лежала, сжавшись в комок, и прижимала к груди подушку. Так легче. Ненамного, но легче.

Ребёнок.

Она потеряла ребёнка. Малыша, которого носила под сердцем.

Был ли этот малыш долгожданным подарком судьбы? Или это нежеланный плод порочной связи? Вереск не помнила. Но отчего-то ей стало так тоскливо, что захотелось броситься за борт и снова оказаться в объятиях рокочущего моря. И в этот раз уже не противиться судьбе.

Ближе к рассвету Вереск провалилась в сон. Ей снилась бескрайняя равнина, заросшая розовым цветом. Тёплый ветер целовал щеки. По синему небу неспешно плыли огромные, похожие на зАмки, облака. Пахло весной. С ней рядом шёл тот, кого она любила. Кому доверяла. Ради кого жила. Он повернулся к ней, но Вереск не сумела разглядеть лица: глаза слепил яркий солнечный свет.

- Поцелуй меня, - попросила она, и возлюбленный склонился к ней.

Ещё немного, и она увидит его черты. Увидит и непременно узнает…

- Земля-я-я-я! – крик вахтенного ворвался в мир грёз колючей пургой. – Земля-я-я-я!

Розовые цветы мгновенно увяли, нежный бриз обернулся смерчем, вместо пушистых белых громадин над головой нависли свинцово-серые тучи, а тот, кого она любила, начал гнить на глазах. Пожелтевшая сморщенная кожа сползала рваными ошмётками, обнажая белый череп с пустыми глазницами, в которых копошились трупные черви…

Нет! Нет!!!

- Земля-я-я-я!

Вереск вырвалась из кошмара за миг до того, как в каюту влетел младший матрос. Тот самый скромняга, которого властный кок превратил в мальчика на побегушках. Однако в этот раз парню явно было не до смущения: он даже не постучал.

- Миледи! – В глазах матроса расплескалось счастье. Неподдельное. Чистое. И он рвался этим счастьем поделиться. – Земля, миледи! Земля!

- З-земля? – Вереск с трудом соображала. Голова у неё гудела, словно накануне она пила не вино, а ядрёный шнапс. – Уже?

- Да, миледи! – Матрос так и сиял. – Это Мейда! Славная Мейда! Земля доброго князя Ладимира! Мы вернулись домой!

Вереск выдавила из себя улыбку. Они вернулись домой. А она? Куда попала она? Станет ли эта «славная Мейда» ей домом, куда так приятно возвращаться? Или она, молодая женщина без прошлого и будущего, превратится в бесправную пленницу? А может, князь и вовсе отправит её на все четыре стороны, как только они покинут корабль?

Да… Слишком уж много сомнений и страхов, чтобы искренне разделить восторг молодого матроса. А мальчишка, улыбаясь до ушей, подлил масла в огонь:

- Собирайтесь скорее! Милорд ждёт вас на палубе.

Вот ведь. Ждёт на палубе. Уже.

Хочет поскорее отделаться, не иначе.

На то, чтобы привести себя в порядок, ушло около десяти минут. Долго ли: сполоснуть лицо ледяной водой, которую принёс в кувшине всё тот же матрос, да заплести белокурые волосы в бесхитростную косу. Сложнее всего с платьем. Чёртово платье! Облачиться в него без посторонней помощи ой как непросто. Она путалась в кружевах и оборках, точно рыба в сетях. Полвека ушло на то, чтобы затянуть все тесёмки и застегнуть бесчисленное множество крохотных крючков. Когда, наконец, наряд покорился, Вереск обнаружила, что пострадала в неравном бою: несколько локонов выбились из причёски. Пусть их. Это всего лишь встреча на палубе, а не светский раут. Она сунула ноги в сафьяновые туфли, что прилагались к платью – розовые с серебром, очень красивые, они были ей кошмарно велики - и, бросив последний взгляд в начищенное до блеска медное блюдо, покинула каюту.

Над морем клубился туман. Густой, сизый и непроглядный. Казалось, будто корабль плывёт по облакам. И как только вахтенный углядел землю за этой седой пеленой? Загадка... На палубе выстроилась вся команда - от капитана до юнги, но все хранили молчание. Угрюмое и торжественное. Мужчины выглядели такими сосредоточенными, будто в этот самый миг решалась их судьба.

Вереск подошла к Ладимиру. Князь, наряд которого остался неизменным с минувшей ночи, коротко кивнул ей и прижал к губам указательный палец. Она смиренно встала рядом и поёжилась: холод промозглого утра пробирал до костей. Внезапно на плечи лёг тяжёлый, пропахший табаком сюртук. Вереск вздрогнула, обернулась и встретилась взглядом с боцманом. Старик лукаво подмигнул, отступил назад и занял место рядом с долговязым штурманом.

Каравелла шла сквозь туман в полной, гнетущей тишине. Такой густой, что хоть ножом режь. Даже чаек, и тех не слыхать. Странно… Вереск мучительно хотелось узнать, почему все молчат, но заговорить сейчас ни за что бы не рискнула. Спрошу потом, решила она. Непременно спрошу.