Дочь княжеская. Книга 4 (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна
Движение за спиной привлекло внимание. Карина не спала, хотя должна была вроде. Она сидела, поджав ноги по-турецки, на разворошенной постели и упоенно рисовала в широком альбоме с твердой обложкой. Акварелью. Плошка с водой стояла рядом.
Хрийз тихонько заглянула в альбом. Карина досадливо повела плечом — чувствовала присутствие, чувствовала! — но решила не отвлекаться.
Рисунок рождался стремительно, проявляясь, как на снимке полароида. Полароид Хрийз когда-то видела, очень давно, в прежней, канувшей в былое безвозвратно жизни. Раритет, кассеты к нему не найдешь, а когда-то, по словам бабушки… то есть мамы… был популярен. Запас кассет полароидных в комоде, между тем, нашелся. И одну даже разрешили потратить… Как мало надо тогда было для полного счастья! Полароид и кассета.
Теперь я хочу большего
Выжить.
И разобраться с той нечистью, которая отравляет жизнь Карине.
На рисунке, ещё влажном, но уже завершенном, четко отпечаталась тьма, ползущая в комнату из сада. И сияющая фигурка ангела на подоконнике, одна нога согнута в колене, вторая свешивается вниз, и свет, теплый даже на взгляд, заполняющий комнату, изливающийся в мир, заставляющий тьму корчиться в бессильной злости.
Заряд эмоций, вложенных в рисунок, зашкаливал.
— С-спрячь, — прошептала Карина. — Мне нельзя рисовать…
— Ты меня видишь? — спросила Хрийз.
— Почти. Спрячь!
Хрийз хотела было возразить, мол, как, когда пальцы бесплотны. Но рисунок удержался в ее руках неожиданно легко. Хрийз положила его на шкаф, снизу не увидеть, надо знать, что изрисованный лист альбома лежит именно там. Обернулась, и увидела, как Карина прячет краски. Под подушку, да. И воду — туда же. На постель при этом не пролилось ни капли. Так не бывает.
Ну же, соображай, что это может значить! Хрийз от досади пристукнула себя кулачком по колену.
Так бывает только после посвящения стихией Воды. Девочка — интуитивный стихийный маг. А эти сволочи ее жрут! Медленно так, растягивая удовольствие.
Хрийз едва не разорвало поднявшейся яростью
Призрак, говорите? Иллюзия?!
Сейчас мы посмотрим, кто тут иллюзия!
Ярость достигла предела и вдруг рассеялась, будто лопнули удерживающие ее стеклянные стенки. В полном опустошении Хрийз стояла посередине комнаты, в страхе вслушиваясь в тонкий стеклянистый звон осыпающихся осколков. Когда она решилась осторожно оглядеться, то увидела, что разбилось зеркало. То самое, которое древнее трюмо. Горка мелких осколков, вот и все, что от него осталось.
“Это сделала я”, — поняла Хрийз, разглядывая свои полупрозрачные руки. — “Значит, я — могу! Если сделала один раз, сделаю и второй. Вот только поменьше надо разрушений как-тo.”
Ночь — плохое время для экспериментов. Карина спит, не надо тревожить ее. Странно, что снизу никто не пришел на грохот. Бабушка… мама… совершенно точно уже прибежала бы!
Хрийз взяла со шкафа рисунок, единственную вещь, которую она могла взять в руки в этой комнате и то лишь потому, что бумага и краски, пропитавшие ее, насыщены были магией.
Магией Воды и магией Жизни.
Хрийз осторожно отодвинула догадку в сторону. Слишком смело. Слишком… отчаянно. Не надо надеяться на что-то извне, лучше рассчитывать только на себя. Теперь она с благодарностью вспоминала свой первый, трудный год в Сосновой Бухте. Прав был отец, устроивший такое испытание. Под контролем, которого Хрийз не могла тогда заметить. С подстраховкой, которую невозможно было разглядеть, но она была, была…
Зато теперь, оказавшись в реальной беде, Хрийз не металась в панике и не боялась действовать. Она усмехнулась сама про себя. Да уж… чего ещё можно бояться в ее положении, не смерти же.
А сила придет.
Она в этом даже не сомневалась.
Рисунок Карины, как все подобные вещи одаренных с рождения, нес в себе несколько слоев. Чем больше Хрийз смотрела в него, тем больше видела деталей. Извивы и петли тьмы неприятно напоминали Алую Цитадель.
“Я ведь уничтожила ее, как и хотела. Мы уничтожили…”
Мы.
Мила Трувчог.
Хрийз вспомнила разговор с маленькой неумершей до последнего слова так, будто разговор тот завершился только вот что.
Низкий давящий свод пещеры. Черная вода, неподвижно затаившаяся между каменными стенами. Звонкое кап-кап — вода сочится сверху, там, наверное, идет проливной дождь…
— Ты же понимаешь, Мила, что так дальше продолжаться нельзя? — спрашивала Хрийз. — Что надо меняться. Что пора пришла повзрослеть.
— Повзрослеть, — неживая девочка качала головой, пытаясь осознать услышанное. — А как это?
Хрийз растерялась от такого вопроса. Как это — взрослеть? Как будто она сама знала!
— Ну… ты могла бы спросить у отца…
Мила снова качнула головой:
— Я на Грани над ним старшая, так получилось. Я никогда не проявляла свою власть над ним. Никогда не показывала. Не приказывала как Старшая Младшему. А вот пришлось, потому что он хотел тебя убить, княжна. А тебя — сейчас! — убивать нельзя. Мир не простит.
— Он сказал, что мы уже умираем, — тихо ответила Хрийз. — Что нам уже ничто не поможет, кроме как милосердие проводника Стихии Смерти. Мила, это так?
— Почти.
— Почти?!
— Отец не видит иного выхода. Но он есть! Вы, живые, вы можете выбирать и через свой выбор менять судьбы свои и всю реальность. Отец забывает об этом, его ведет Долг его сущности, и он уже не способен видеть так, как видел раньше.
— А ты — видишь, Мила?
Бледная улыбка без клыков, бездонный черный взгляд больших, по-детски круглых глаз.
— Я — сумасшедшая.
— Не говори так! — вскрикнула Хрийз. — Не наговаривай на себя! Ты не безумна!
— Да ладно, — отмахнулась Мила. — Какая разница. Я привыкла.
— Так отвыкай.
Девочка пожала плечами, и вдруг спросила:
— А как ты сама взрослела, княжна?
Хороший вопрос.
— Не знаю…
— Подумай. Вспомни. Как?
— Я… я попала в ваш мир внезапно. Домашняя тихая девочка, — Хрийз сильно стиснула пальцы, не замечая, не чувствуя боли. — Мне было плохо, больно, одиноко. Я работала в Службе Уборки, потом на жемчужных плантациях, потом учиться в мореходку пошла. И как-то так со мной были рядом те, кто помогал… Даже старый Црнай научил… жизни. А потом прошла инициация. А потом и отец вон… решил уже, что хватит. Наверное. Не знаю… и ещё сЧай… и Гральнч… и учитель Несмеян… ну не знаю я, Мила! Может быть, спросишь у Ненаша? Или у Дахар. Они к тебе ближе.
