Последние стражи - Ольга Олеговна Пашнина
– Тебе придется заслужить приглашение.
– Если что, просто позову Риджа.
– Тогда я утоплю его в Стиксе.
Он склонился ко мне, но лишь обогрел дыханием губы, не коснувшись. Теперь, когда сражаться только за право быть рядом больше не требовалось, хотелось продлить игру и предвкушение свободы.
– Покатайся.
Я рассмеялась.
– Что? Ты серьезно? Ты много лет провел взаперти, а вернувшись, хочешь смотреть, как я катаюсь?
Он ответил совершенно серьезно, не сводя с меня взгляда и не разжимая рук, продолжая прижимать меня к себе:
– Думаешь, обреченный на вечность в пустоте мечтает о еде, сексе, приятной прогулке или мягкой постели? Нет.
Убедившись, что я твердо стою на коньках, Дэваль отпустил меня. Ноги немного дрожали, когда я делала первый толчок. Хотелось верить, что от непривычной нагрузки. Но не получалось.
– О том, что делает темноту чуть-чуть светлее.
* * *
На протяжении всего пути в Мортрум он думал не только об Аиде. Невозможной принцессе, каким-то чудом (хотя можно ли называть чудом смерть?) вернувшейся в Мортрум. Но и о доме. О месте, в котором он вырос вместе с братьями… или о его подобии.
На самом деле его дом давно сгорел. Вместе с иллюзиями.
Но даже его подобие, жалкая копия, построенная Вельзевулом, за прошедшие годы превратилась в мрачное и почти сгнившее место. Затянутое паутиной, покрытое пылью и пеплом.
В доме больше не жили Самаэль и Селин.
Не рисовал Дар.
Не пугала слуг и других обитателей взбалмошная и чересчур живая для этого мира Аида.
Да и слуг не осталось.
Тишина. Темнота. И больше ничего.
И все это руками Вельзевула. Дэваль часто задавался вопросом: стал бы он таким же, если бы все же получил статус Повелителя Мортрума? Может, Предел изменил бы и его. Превратил в существо, для которого не существует ни любви, ни верности.
У него было много времени подумать в заточении. И версию, в которой отвержение отцом стало благом, отметать не стоило.
Но все же даже в мрачном и обветшалом особняке Вельзевула оставалось то, ради чего стоило вернуться.
В комнате на постели, свернувшись клубочком и прижав к животу подушку, спала Аида. А в ванной все еще была вода. Душ и бывшая сестричка. Неплохо для помилованного преступника.
Отец был жив. Дэваль чувствовал остатки его силы. Но не нашел в себе сил, чтобы заглянуть к нему. Да и не особо искал, если уж быть честным. Унижаться Дэваль Грейв ненавидел, а бежать к отцу, едва вырвавшись из клетки, – это он воспринимал именно унижением, и никак иначе. А еще ему требовался отдых. Казалось, пять лет в темной камере – достаточно, чтобы выспаться. Но мир, с его красками, запахами и звуками, обрушился так резко и внезапно, что ему требовалось немного времени.
И он совершенно не был готов к встрече с мачехой Аиды, которая вывернула из-за угла, держа поднос со стаканом воды и миской… по запаху Дэваль определил нечто как суп и задумался, не спуститься ли на кухню, поживиться едой. Необязательное, но одно из немногих удовольствий. Она стояла где-то на пятом месте в списке того, по чему он скучал. Или даже на четвертом. Самаэль, сволочь такая, заслужил понижение в рейтинге.
Женщина остановилась и удивленно на него посмотрела. Как же ее звали? Он точно знал ее имя, но забыл. Он столько воспоминаний отдал темноте…
– А ты, должно быть, Дэваль, – медленно произнесла она.
Вот они, последствия опалы: никакого почтения к бывшему кандидату на шатающийся трон мира мертвых.
– А это, должно быть, не твое дело.
– Ты что, направляешься в комнату Аиды?
Вопрос был задан таким холодным и… материнским тоном, что он даже опешил.
– Прости?
– Что ты забыл в комнате моей дочери? Кто ты вообще такой, чтобы тревожить ее в такое время?
– Я… э-э-э…
А он кто? Напарник? Бывший брат? Будущий любовник? Как-то глупо звучит. Местами даже самонадеянно.
– Вот именно. Поищи себе другую комнату.
– Дай подумать… Может, ту, в которую ты понесла легкий ужин и сакраментальный стакан воды? Давай расскажем Аиде о том, что ее сердобольная мачеха ослушалась ее приказа не ходить к Вельзевулу?
Хелен – точно, ее должны звать Хелен! – слегка покраснела и бросила на него возмущенный взгляд.
– Откуда ты знаешь, что просила Аида?
– Слышал между «привет» и «можешь спать в моей комнате, моя злая мачеха не будет нам мешать».
– А ты не собираешься казаться приятным, да? – хмыкнула Хелен.
– Не люблю судей. Даже бывших. Даже начинающих. И это все еще мой дом, по крайней мере, пока Вельзевул не отказался от меня официально. Так что я сам решу, в какой комнате мне спать.
– А я хочу защитить дочь. Твое имя я впервые услышала не в Мортруме. Она исписала им добрый десяток блокнотов. Ты разбил ей сердце.
– Я ее спас, – сухо откликнулся Дэваль. – Иногда для этого приходится причинить боль. А спасал я ее от того, кому ты сейчас несешь водичку. Так что засунь свое судейское морализаторство туда, где у Верховной зудит, понятно? Он заслужил все, что с ним происходит.
– И это достаточная причина для того, чтобы стать таким же чудовищем?
– Чудовища рожают маленьких чудовищ и воспитывают из них больших, – пожал плечами он. – Впрочем, мне плевать. Всем выкормышам Виртрума жизненно необходимо чувствовать себя благодетелями.
– У тебя определенно непростая история с правосудием, – фыркнула Хелен.
У нее даже имя напоминало имя Верховной.
Аида убьет его за то, что он ополчился на ее мачеху. Но завтра. Завтра он будет готов для нее даже умереть.
– Я не хочу, чтобы Вельзевул знал, что я вернулся.
– А я не хочу, чтобы Аида знала, что я исследовала дом и познакомилась с его обитателем. Думаю, мы договорились.
Дэваль не стал отвечать, лишь пожал плечами и направился к двери в комнату. Усталость навалилась всей тяжестью, а мысль о мягкой постели – впервые за долгие годы – заглушила все прочие.
– Не гаси свет, – донеслось ему в спину от Хелен, – Аида не любит спать в темноте.
– Да… – Эхом откликнулся он. – Я тоже.
Глава седьмая
Впервые после возвращения в Мортрум я с удовольствием выспалась. Открыла глаза, осознала, что сплю в своей старой комнате, и сладко зевнула. Но больше спать не хотелось.
Подушка рядом была пуста, и я занервничала. Умом я понимала, что Дэваль, скорее всего, отправился в душ или спустился вниз, болтает с Хелен или Шарлоттой. Но чувства разуму не подчинялись. Воображение живо нарисовало тысячу разных ужасов, начиная от
