Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Куда собралась? — Я сложила записку.

— Барышень сопровождать. Вишь, как вырядилась?

Она покрутилась, будто чтоб я наряд ее сызнова рассмотрела.

— Чудесно! — кисло одобрила я. — А позволь мне лоб твой потрогать? Жар-то спал?

— В порядке все, — отпрыгнула нянька.

Снизу раздался дверной звонок и звук распахивающихся дверей.

— Гаврюша, — сказала я строго, — просыпайся, разбойник.

— Куда? — «Маняша» растопырила руки. — Не велено монстру с собою брать.

— Что ж я, совсем без политесных понятий? Выпущу его, пусть погуляет до моего возвращения.

— Долго же ему мерзнуть придется, — гнусно хихикнула нянька.

Сей смех я проигнорировала, хотя табун мурашек проскакал по позвоночнику.

— Фимочка! — позвала кузина снизу. — Мария Анисьевна!

— Ступай, — махнула я рукой. — Выпущу Гавра, поспешу следом.

— Только после барыни.

Ну что ж… Я почесала кота за ушком. Предупредить Евангелину Романовну не получится. Ну и ладно, сама справлюсь.

Распахнув балконную дверь, шлепнула котейку по мохнатому крупу.

— Гулять!

— Даже записку с ним передать не попыталась? — удивилась нянька.

— Ты, милая, видно, меж котами и почтовыми голубями разницы не уловила?

Я показала ей на ладошке скомканную записку, подожгла ее и сдула с пальцев пепел. Вот так! Знай, есть у меня супротив вашей шайки силы.

Ребячество, конечно, но мне как-то поуверенней, что ли, стало.

Ротмистр Сухов щелкнул каблуками при нашем появлении, а «Маняшу» прожег недовольным взглядом.

— Ах, какое волнение! — Натали щебетала, пока адъютант помогал мне одеться. — Столь ответственный визит!

В зеркало я видела, что ротмистр с навью многозначительно переглядываются.

— А Бобынина с нами зачем? — будто бы спрашивал мужчина.

— А что я, по-твоему, должна была ей сказать?

Примерно так расшифровала этот безмолвный диалог.

Мы уселись в запряженные тройкой сани, Натали рядом со мной, нянька напротив, спиной к вознице, тронулись.

— Ах, как все быстро происходит! — щебетала кузина. — Невероятно, нечеловечески, волшебно быстро.

«Маняша» крякнула, будто упреждая. Наталья Наумовна этого не заметила, продолжая восторги:

— Иван локти кусать будет, когда…

— Закутайтесь, барыня. — Нянька наклонилась, запахивая воротник кузининой шубки. — Мороз!

Помолчали, полюбовались на проносящиеся мимо дома и лавки.

Мне было страшно. Днем, на людной улице мне было страшно просто до обморока. Я не понимала толком, куда и зачем меня везут. А еще тревожило, что прочие о цели визита, кажется, знали больше моего.

У ворот резиденции стояли караульные, и еще один отряд у подъезда, к которому привела нас расчищенная от снега дорожка.

— Корсарка моя! — Анатоль был с непокрытой головой, но в гусарском мундире и даже с саблей на боку. — Серафима Карповна.

— Здорова ли ее сиятельство? — спросила я кротко. — Может, визит мой не ко времени?

— Она мечтает с вами побеседовать, — заверил меня князь.

Кузина защебетала приветствия, но князь едва на нее взглянул. Челядинцев было много, даже слишком, на мой скромный взгляд. Лакеи в напудренных париках, девицы с кружевными наколками в прическах, военные, штатские, всякие. Подумалось, что мое скромное дневное платьице обстановке княжих хором не соответствует, но внимание, коим одаривал мою будничную персону его сиятельство, мысль эту изгнало.

— Обождите, моя огненная Серафима, — сказал князь, когда нас сопроводили в нарядную гостиную, мебель в которой была обтянута голубым атласом, а по мраморным стенам змеилась позолота. — Я предупрежу бабушку.

— Ах, Фимочка, — пальчики кузины пробежались по краю резной столешницы, — какое великолепие!

Лакей, стоящий в дверях, смотрел на Наталью Наумовну с едва скрываемым неодобрением. А няньку нашу, кажется, ничто восхитить здесь не могло. Она уселась в ближайшее голубое кресло и замерла.

Анатоль вернулся быстро:

— Серафима Карповна, княгиня желает видеть только вас.

Сам он тоже сопровождать меня не стал. Я прошла за лакеем, миновала две или три смежных комнаты и вошла в большие белоснежные двери, которые с мягким стуком закрылись за моей спиной.

Это была спальня, огромная и полутемная. Дневной свет скрадывали плотные оконные гардины, шаги заглушал густой ворсистый ковер. В нос ударил запах болезни и старости, который не мог скрыть даже чад ароматических свечей, густо расставленных на всех горизонтальных поверхностях. В огромной кровати под балдахином лежала старушка, по самый подбородок накрытая атласным одеялом. Из этого постельного сугроба торчала лишь голова в чепце с лентами.

Дойдя до центра ковра, я присела в реверансе.

— Купчиха? — спросила старушка неожиданно густым басом. — Абызова?

— К услугам вашим.

— Распрямись!

Я послушалась.

— Мелкая какая!

Очень политесно! И что мне на это отвечать прикажете?

— Сюда иди, — велела княгиня, избавив тем самым от раздумий. — Рядом сядь да морщиться не смей!

— Как можно, ваше сиятельство, — пролепетала я, преодолевая ступеньки к ложу.

— Чародейка? — Схватив за руку с неожиданной силой, старушка усадила меня на край постели. — Какая из стихий?

— Огонь.

— Разочаровалась я в вашем брате.

— Нет у меня братьев, ваше сиятельство, одна я у батюшки.

— Конечно, одна, — хохотнула старуха. — Будь у Абызова детишек поболее, делиться бы капиталами пришлось, а тогда бы ты этот куш у судьбы не сорвала. Я Анатоля подразумеваю.

— Я поняла, — кротко кивнула я. — Но предпочитаю считать, что его сиятельство мои душевные качества привлекли.

— Ну да, ну да, именно они. — Руки моей она не отпустила, тонкими паучьими пальцами гладила ладонь. — Любой мужик, на эдакую штучку глядючи, первым делом о ее душевных качествах подумает.

Ладонь кольнуло, я ахнула, попыталась отдернуть руку.

— Отвечай как на духу. Любишь его или на титул позарилась?

Боль ушла, но что-то в мякоти ладони осталось, я ощущала это как занозу.

— Не люблю… — Пришлось закусить губы, чтоб не дать сорваться с них словам, но это не помогло. — И на титул уже не претендую. Могла бы сделать так, чтоб внука вашего более не видеть, сделала бы с превеликим удовольствием.

— Уже? Стало быть, зарилась?

— Вы меня чарами пользуете?

— Не отвлекайся! Не поможет время протянуть. Так что?

— Зарилась, — ответила я честно. — Меня подлые люди научили, что через аффирмацию можно силу свою изгнать, а я, по глупости, очень этого тогда желала.

И я, путаясь в бесконечных «ваше сиятельство» выложила старой княгине всю свою подноготную.

— Понятно, — сказала та, отпуская мою руку. — Значит, теперь тебя Брют за жабры ухватил.

С ужасом поглядела я на свою истерзанную ладонь, из глубоких проколов на ней сочилась зеленоватая субстанция.

— Вытрись, — велела княгиня. — Графин вон возьми, на столике, да мокрой тряпицей почисти.

— Это яд?

Слизь оттиралась обычной водой, оставляя глубокие, будто от булавки, проколы.

— Буду я на тебя, девчонку, еще яд тратить. Так, колдовство мелкое, немощным старушкам в помощь. Мой, Серафима, покойный супруг канцлером берендийским был, много разных штучек после него осталось. Сильнейшие мира сего не могут лишь на штыки полагаться, особенно когда в империи столько вашего брата развелось. Ну чего разнюнилась? Царапину зарастить не можешь?

— Я, ваше сиятельство, огнем призвана, не по лекарской части.

— Глупости, — сказала княгиня по-французски. — Первоэлемент указывает лишь на источник силы, а не на приложение оной. Скорее ты, мадемуазель, неуч.

На правду я не обиделась.

— А теперешний канцлер тоже разных штучек в своем распоряжении имеет преизрядно?

— Хорошее произношение. Выговор арадский?

— В тамошнем пансионе обучалась, к сожалению, не чародейству.

— Это и понятно. Женщины в этом мире редко одаряемы силами, потому и учить их не берутся. А на вопрос свой ответ и сама знаешь. Его высокопревосходительство обладает всеми возможностями любому чародею противостоять, а уж темпераментная недоучка ему вообще не соперник.