Вероника Горбачёва - Иная судьба. Книга I
Да и много чего приходилось прислуге знать. Как расставлены безделушки на каминной полочке и в каком порядке лежат бумаги на хозяйском столе: чтобы, смахивая пыль, безошибочно водворять всё на место. Какие полотенца любит его светлость — утром жёсткие, вечером мягкие; с чем предпочитает булочки на завтрак — ведь как хозяина с утра покормишь, так он день и проведёт! Предлагать ли ужин, если изволит пребывать в сильном гневе, или выждать, а потом уже соваться… а оставить его голодным — себе дороже: совсем распалится! Ох, много чего нужно было держать в уме. А если случались гости — с их слугами носились, как с детьми дабы выведать подноготную хозяев. С исключительно благородной целью: чтобы никто не заявил потом, скрививши губы, что у герцога д'Эстре, мол, плохо принимают…
Узнать, какая из себя новая герцогиня, было просто насущной необходимостью. Нельзя упоминать о прежней? Ну и ладно. А эта-то какова? Чего ждать, к чему готовиться, и вообще — можно ли хотя бы говорить в её присутствии? При бывшей — там слова не скажи, даже случайно, хоть она тебя и в упор не замечает. А рот откроешь — глянет, будто это стул заговорил или стол. Чуть что не так — по щекам налупит, да ещё и ручку брезгливо вытрет, будто к гадине какой прикоснулась… Правда, при его светлости никогда такого себе не позволяла. Хитрая была.
— Ножка махонькая, прямо точёная, талия — во! — продолжала меж тем Герда, сменив подружку. Сложила большие и указательные пальцы в кольцо, показывая, сколь тонок стан у госпожи. Все, конечно, понимали, что девушка приукрашает, но… слушать о достоинствах новой хозяйки хотелось ещё и ещё. — А глаза — добрые да ласковые, словно лучики из них какие расходятся.
— Ну, это уж ты… — недоверчиво крякнул конюх Петер. — Лучики, скажешь тоже…
— А вот поглядишь. Будет господин Гийом наше хозяйство показывать — наверняка и в конюшни сведёт, вот сам и увидишь.
В том, что хозяйке покажут лучших в провинции лошадей, никто и не сомневался. Даже Его Величество Генрих изволили восхищаться. Только вот оценит новая госпожа? Она ведь, говорят, не совсем хороша умом да памятью после пленения-то. Конюх поджал губы. Следи за собой, Петер, целее будешь!
— А ещё я вам скажу… — Герда понизила голос до шёпота и даже оглянулась: нет ли поблизости дворецкого. — Спина-то у её светлости…
— Ой-ой-ой! — тихонько подхватила Берта, спешно вытерев ладонью «усики» после морса. Не могла она допустить, чтобы т а к о е сказали раньше неё. — Не буду говорить, раз нельзя, но у нашего садовника Ганса, где я раньше служила, тоже такая была… отполированная. Но его-то — за дело, сами понимаете, за пьянство, а её — за что?
Все вокруг так и ахнули. И толстушка Дениза, и Петер с помощником, и поварята, и оба лакея с половины его светлости, и сестрички Мишель и Жанна, что раньше были приставлены к хозяйке и незаслуженно обвинены в воровстве… Ох, им тогда досталось… А пропавшее ожерелье герцогини было найдено при обыске в мышиной норке неподалёку от хозяйского тайничка. Никто и не сомневался, что оно найдётся!
— Неужто и вправду — в заточении держали? — как бы ни к кому не обращаясь, сказала Дениза. — Ой, что делается… А я-то вам что скажу… Приходит ко мне госпожа Аглая, строгая такая, хужей обычного, но я же чую — что-то с ней не то, не в себе малость. И говорит: так мол, и так, приблуда-то… — тётушка неохотно поправилась: — Герцогинюшка-то наша объявилась! Привёл его светлость самолично за руку, да и объяви на весь дом: та, что воровка и на каждом углу меня позорила — самозванка, а вот эта, душечка, и есть моя жёнушка.
— Так и сказал? — недоверчиво переспросила Мишель.
— Лопни мои глаза! Спроси вот у Николя!
Пожилой лакей, приставленный обычно к дверям на хозяйскую половину, важно кивнул.
— Собственными ушами слышал!
— Вот я и говорю! — тётушка Дениза победно взмахнула рукой, но никто и не сомневался в её правдивости. — И обсказывает мне, значит, госпожа Аглая, про то, что госпожу Анну похитили, в плену держали… голодом морили, мол… — Полное лицо старшая кухарка вдруг сморщилось, губы покривились от сдерживаемых чувств. — А я-то, бессердечная, не поверила. Думаю: ах, так? Поменьше тебе да попроще надо, раз от нормальной пищи отвыкла? Так вот на тебе нашей каши, самой что ни на есть простецкой, крестьянской. Но вы ж знаете, — добавила, словно оправдываясь, — я плохо варить не умею…
— Знаем, — загудели вокруг дружно, мужские голоса даже перекрыли женские. — Знатная у тебя каша, тётушка, одно слово — мёд! Ну, а хозяйка что?
— А то, — не сдержавшись, Дениза всхлипнула и махнула в сторону Герды. — Пусть вот она расскажет, я не могу, как вспомню, так реву коровой…
Герда важно разгладила передничек на коленях.
— А она, — помедлила, сгущая страсти, — как увидела — ручки этак свела, — горничная молитвенно сложила ладошки, — заулыбалась… лучики-то, лучики в глазах! И шепчет: с пенкой! Понимаете? С пенкой!
Дениза разрыдалась.
— Наго… наголодалась, бедняжечка, — приговаривала, сморкаясь в большой носовой платок. — А скажи, Герда, что дальше было!
— Дениза ей ещё морсу налила в кувшин — не чаю, не кофе, а вот этого самого морсу, правда-правда! Так она его пила, будто ничего слаще в жизни не пробовала!
— А тарелку-то, тарелку, — поспешила подхватить Берта, — хлебушком-то всю и подчистила, чтоб, значит, ни крошечки ни упустить… Да будет вам, тётушка Дениза, мы вам уже пятый раз пересказываем, а вы всё плачете!
— Ох, голубушки, — вздыхая, кухарка вытерла глаза. — Да как же не плакать, когда у меня в Нанте семья чуть с голоду не померла, было дело… Ежели б сюда не приехали за хлебом, да не встретила меня на рынке госпожа Аглая, да не сжалься… я ж помню, как корочки в карман собирала, под подушку прятала, пока она меня не отругала: ты что, говорит, сама не видишь — еды полно, полки в погребах ломятся? Весь город прокормить можно! Вот ты, Берта, говорила давеча — кожица прозрачная… Так такая и бывает, когда долго не ешь досыта, я помню!
Слуги угрюмо помолчали.
Новую герцогиню было жалко. Прежняя — как-то быстро забылась, да и то сказать: с глаз долой — из сердца вон, обиды ворошить ни к чему. Их дело такое: прислуживать и сносить барскую блажь. Господа всегда казались существами высшими, по рождению своему — тонкими и возвышенными, и уж обращение между ними было куда как деликатное, иногда просто смотреть противно было на их рассусоливания. А тут вдруг… на белую кость и голубую кровь — с розгами? И, значит, пороли её не хуже нашего брата?
— То-то, — вздохнул один из лакеев. — Теперь сама поймёт, каково оно…
