Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
Досталось тогда Тамиру — надолго запомнит. Донатос сам его плетью стегал. Да с такой яростью, что перед глазами мутилось, а потом отвязал и приказал босиком, в одних портах, пять раз обежать снаружи всю Цитадель. Когда ученик вернулся, истерзанная спина уже схватилась коркой кровяного льда, а в груди свистело и хлюпало. Однако едва наказанный вошел в ворота, крефф ожидавший его появления, поинтересовался — усвоил ли дурень урок.
Парень на ногах-то уже держался из одного упрямства. И из того же упрямства, едва справляясь с дыханием, ответил, что не разумеет, чем забава зимняя так зловредна, что наставник запороть его готов.
Зло сплюнув себе под ноги, крефф отвесил выученику обидную оплеуху и ответил:
— У мага не должно быть слабостей. Слабости смертельны. Потому не будет у тебя в жизни ни праздников, ни гулянок, а только долг перед людьми, который надо исполнить, потому что больше исполнять его некому. Между мертвыми и живыми стоим только мы. Так что будешь ты мертвяков отчитывать, пока другие баб на сеновалах тискают. А еще раз увижу, что вместо урока дурью маешься, при девках оголю и пороть буду уже по заднице. Поглядим, как тебе после этого с ними захочется время терять.
От этих слов у Тамира на душе стало так погано, что захотелось сбежать из ученичества куда угодно, хоть в Гнездо к Ходящим. Не ждал он для себя такой жизни — без радости и веселья. Да и разве жизнь это каждый день упокаивать мертвых, ножи метать, мази нашептывать да обновлять обереги? Не верилось парню, что нет у колдунов ни дня радости. Да и кому захочется бобылем бесприютным топтать дороги? У каждого человека должен быть дом, где его ждут. По дурости он брякнул это и своему наставнику…
Донатос рассмеялся. Впервые — искренне. А когда успокоился, сказал, что не бывает женатых магов да мужних магичек. Не позволено им и домов иметь, потому как оседлый маг — лакомая приманка для нежити. Слишком ненавидят они тех, кто их истребляет, слишком любят убивать.
После этого крефф ушел, оставив ученика заходиться кашлем на морозе. И возможно, уже ночью наставник бы упокаивал своего подопечного, не встреть его Нурлиса. Старая шла, переваливаясь на кривых ногах, через двор, тащила с собой порожнее ведро и на чем свет костерила лютую стужу. Завидев шатающегося под ветром полуголого парня, бабка напустилась на него, тряся сухим кулаком:
— Совсем вы все тут очумели, оглоеды клятые! В одних портках по морозу бегать? Ах вы, захребетники неблагодарные! Как щи хлебать, да мясо трескать — вы тут, как тут, а как уму-разуму набираться, так нет вас! Уже и голыми по снегу кататься готовы, лишь бы хворать, а не учиться! У-у-у! А ну пошел! Я тебя быстро к Майрико сведу, завтра уже будешь опять за свитками своими горбиться. Ишь, чего удумал!
И подстёгивая парня пустым ведром, сварливая старуха погнала его в Башню целителей. Тамир брел, отстраненно слушая брюзжание бабки, но в душе был несказанно ей благодарен — Донатос, конечно, не запрещал ему идти к целителям, вот только… и разрешения ведь не давал. А теперь, даже если и взъестся, всегда можно сказать, что к лекарям его отправила Нурлиса.
Со сварливой каргой не связывались даже креффы. Она жила при Цитадели так давно, что стала уже неотъемлемой ее частью, как брехливый деревенский пес, про которого никто не знает сколько ему лет и откуда он взялся. Бабка жила в казематах крепости, где делала разную грязную работу, да иногда, как сегодня, выбиралась на божий свет, чтобы по пути откостерить кого-нибудь из первых встречных. И кем этот встречный окажется, ей было глубоко плевать. Говорили, будто один раз даже Нэду перепало. И ничего, смиренно выслушал и дальше пошел. Ибо каждый знал — встретить Нурлису для ушей не к добру, такого про себя наслушаешься…
А вот, гляди ж ты, ныне появилась как нельзя к сроку. Позже Тамир пытался вспомнить, как брел к башне целителей, но не смог. Все перепуталось, смешалось, стало каким-то смазанным, смутным. На входе он, видимо, упал и подняться уже не смог, потому что ноги не держали. Кто-то сильный тащил его вверх по лестнице, а сзади бубнила старуха, рассказывая этому «кому-то» какой он «дурень малахольный, еле ноги переставляет и что же они тут все над ней выдумали издеваться и заставляют ходить туда-сюда, как молодую, лоси сохатые!»
Едва не до рассвета выхаживал ученика Донатоса молодой одноглазый крефф. Тамир не знал его имени, но из слов бабки понял — зовут целителя Ихтор. Правда Нурлиса не преминула упомянуть, что он «беззаконнорожденный кровосос, произведенный на свет упырихой, коновал и бестолочь». Но именно Ихтор, беззлобно посмеивающийся над брюзжанием бабки, за ночь выходил полуживого парня, не отдал в лапы смерти, которая уже стояла у изголовья.
Много, еще очень много раз за ту долгую студеную зиму приходилось Тамиру туго, но так туго, как в эту памятную ночь не было больше ни разу. Хотя, и после случалось — лечили его истерзанную спину, как умели, Айлиша с Лесаной. Сколько ночей девки не спали, прикладывая к бокам друга нагретые камни, меняя тряпицы с отварами.
А ведь потом еще отказывались — глупые — от его помощи в грамоте и счете! Смешные. Не понимали, что он только рад был отплатить им этакой малостью за доброту. А что грудь при каждом слове разрывало иной раз от боли, а перед глазами расходились черные круги, так о том им знать не следовало. Ничего не значила эта боль против блеска глаз Лесаны, сумевшей прочесть заковыристое слово, ни разу не запнувшись. Ничего не значила ломота в спине в сравнении с улыбкой Айлиши, радующейся за подругу.
Эти девушки стали для него дороже всех. Вот только одну он любил как сестру, а вторую… Вторую хотел зацеловать всю — от бровей, похожих на крылья ласточки до пальцев маленьких ног, которые, он знал, вечно зябли.
Невыносимо горько было парню видеть, как надрывалась в учении у Клесха Лесана. Ни единого доброго слова не говорил ей наставник, иначе как дурищей не звал, а уроки такие давал, что и здоровому мужику не стыдно было бы пощады запросить. Мыслимое ли дело, чтобы девка десять оборотов простояла неподвижно, держа в вытянутых руках лук тяжеленный? Или в любую погоду по двору бегала да прыгала, как коза, через ямы, утыканные острыми кольями? Грешно говорить, но радовался тогда Тамир, что его-то голубку ненаглядную наставница так не мучает. Не грубеют руки от меча, не проваливаются глаза от усталости. Да и учение девушке только в радость было — светилась она, как солнечный зайчик.
Стыдно вспомнить, но ведь ночь, когда он и Айлиша сидели, не смыкая глаз, над высеченной до беспамятства Лесаной, стала для юноши самой счастливой! Потому что провели они эту ночь только вдвоем, разговаривая, чтобы не уснуть, подбадривая друг друга, меняя окровавленные тряпицы с припарками. И, казалось, не было в этом мире больше никого, кроме их двоих да резких порывов ветра за окном. Вспоминать об этом было стыдно. Потому что не должна чужая боль приносить радости, но… так уж получилось. Оттого глодала совесть, до трухи перемалывая парня.
