Двое для трагедии. Том 2 - Анна Морион
– Вот уж нет! – обиженно воскликнула Миша.
– Поверь мне, – усмехнулся я.
Миша откинулась на сидение и скрестила руки на груди, показывая этим, что я не только не убедил ее, но еще и обидел, однако меня это мало волновало.
В салоне автомобиля вновь воцарилась тишина.
– Какой университет ты мне посоветуешь? – вдруг спросила Миша.
– Оксфорд, для начала, – ответил я. – И, если ты так хочешь учиться – докажи родителям, что сможешь за себя постоять. И перестань вести себя как ребенок.
– Я не веду себя как ребенок!
– Ты думаешь, что ведешь себя как взрослая? – подтрунивал я над ней.
– Да ты… Ты просто чурбан бесчувственный! Вот так! – воскликнула она и, отвернув от меня лицо, уставилась в окно.
– И если тебе вдруг удастся переубедить родителей и поступишь в университет, советую держаться подальше от смертных и ни в коем случае не заводить с ними дружбу, – мрачно сказал я.
Мне хотелось предупредить ее, чтобы она не повторила ошибок моей юности и не разбивала себе сердце. Но моя любовь к смертной Вайпер была совсем другой историей – это был мой Рок. Моя судьба.
– Почему? – взглянув на меня, тихо спросила Миша.
– Чтобы не разочароваться в себе, – ответил я, помня о том, что прошел сам, будучи студентом в первый раз.
Тогда я возненавидел себя. Когда я познакомился с людьми, с моими товарищами по университету, я восхищался их совершенством – они никого не убивали, жили своим трудом, своим умом, своей жизнью, хоть и короткой, но полной свободы. Свобода действий, свобода выбора – тогда все это было запретно и недосягаемо для меня, и у меня не было никакой свободы, пока мне не исполнилось сто лет. В те годы я еще не был идеальным убийцей, и каждая самостоятельная охота приводила меня в ужас. Это было кошмарное время: я беспомощно наблюдал за тем, как старели и умирали те, кто учился со мной и кого я называл своими друзьями. Я наблюдал за тем, как проходила жизнь и менялся мир, но оставался все тем же. И после этого я уже никогда не общался со смертными и не допускал даже намеков на дружбу с ними. Все следующие многочисленные учебные заведения были формой моего отторжения от них – я закаливал свое сердце и превращал его в лед. И превратил: люди, прежде такие дорогие мне, превратились для меня в неразвитых и недалеких существ – они стали лишь едой и не более, и были ею до тех пор, пока я не встретил Вайпер и ее родителей.
Я предвидел, как будет страдать Миша – эта нежная, наивная, но, все же, сердечная девушка: ей будет невыносимо оттого, что ей нужно будет убивать людей.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась Миша.
– Увидишь, – бросил я, не желая разъяснять ей то, с чем она непременно в скором времени столкнется сама. – Просто прими мой совет – он поможет тебе избежать многих ошибок.
– Что ж, спасибо за совет! Я подумаю над твоими словами! – откликнулась на это Миша и вновь, воткнув в уши наушники, включила музыку, и мы не разговаривали до самых Карловых Вар.
Так как ехали мы очень быстро, то приехали в город в разгар дня: солнце стояло высоко в небе и не собиралось уходить еще долго. Я был крайне недоволен: мои передвижения были стеснены. Миша же нетерпеливо ерзала в кресле. Ее глаза загорелись от предвкушения знакомства с новым городом, и она даже выключила музыку и закинула телефон с наушниками в сумку.
– Думаю, на экскурсию мы пойдем чуть позже, – сказал я ей.
– Почему? – удивилась она. – Как по мне, сейчас самое время!
– Я не могу выходить на солнце, – мрачно ответил на это я.
– А, ну да. Если честно, я совсем забыла об этом. Ну, знаешь, родители, братья, Мария, Маришка – все они редко выходят из дома в солнечную погоду, но я могу… Просто ты – новый для меня человек, вот я и забыла об этом.
Ее оправдание вызвало у меня улыбку, особенно слово «человек».
– Но я рад, что ты, все-таки, вспомнила об этом, поэтому предлагаю пока посидеть в каком-нибудь кафе. Ты не против?
– Нет. Но, возможно, мы могли бы найти кафе в центре города? – ответила на мое предложение Миша.
– Прекрасно, я как раз знаю одно хорошее место, – сказал я, и мы поехали в центр.
Как только мы остановились, и я припарковал автомобиль в тени платной стоянки, Миша тут же выскочила на улицу и с улыбкой оглядывалась вокруг.
– Как здесь красиво! – восхищенно воскликнула она. – Мне здесь нравится намного больше, чем в Праге!
– Странно, обычно все говорят о первенстве Праги, – улыбнулся я.
Миша, одетая в узкие синие джинсы и длинную белую тунику, в черных кедах и с сумочкой через плечо, была похожа на подростка. Ее длинные густые волосы, такого же цвета, как у Маришки – спелой пшеницы, были собраны в высокий узел, что придавало ей вид серьезной барышни, но я знал, что в ее сущности не было и намека на серьезность.
– Ну, и где же кафе? – спросила девушка, озираясь вокруг.
– На той стороне. Видишь зеленые витрины? – сказал я, кивая в сторону кафе.
– Застекленные? – переспросила Миша.
– Да, именно туда мы и направляемся.
Мы быстро зашагали к кафе.
К величайшему для меня счастью, на эту улицу падала тень от окружающих ее высоких зданий, и я мог идти свободно, не опасаясь раскрыть себя. Миша же почти танцевала от радости.
– Надеюсь, мы здесь ненадолго? – спросила она.
– Пока не сядет солнце, – коротко ответил я.
– Но ведь это почти четыре с половиной часа! Я же умру от скуки!
Не знаю, что было в моем взгляде, брошенном в ответ на ее фразу, но Миша тут же замолчала.
Мы молча дошли до кафе. По дороге я не мог не заметить того, с каким восхищением смотрели на Мишу проходящие мимо парни и мужчины. Смертные.
По желанию девушки, мы расположились прямо у огромных окон, чтобы у нее была возможность смотреть на улицу и хоть чем-то развлекать себя. Чтобы оправдать наше сидение в этом заведении, еще и заняв шикарный по расположению стол, я заказал два дорогих гарнира, два салата, чашку кофе, и мороженное и сок для Миши. Как оказалось, она никогда в жизни не пробовала ничего, кроме человеческой крови.
– Только не пробуй гарнир с салатом – они тебе не понравятся, – предупредил я, увидев, что Миша схватила вилку и нож.
– Почему? – удивилась она. – В фильмах это выглядит очень красиво: разрезать на кусочки мясо, а потом съесть каждый, обмакнув в соус!
– Если хочешь попробовать, пожалуйста, выплевывай не
