Улица Венеалме (СИ) - Иолич Ася

– Слова пробуждают воображение, даже если ты делаешь то же самое, что и всегда, капойо. В этом сила слова, душа моя, сердце моё, тебе ли не знать? Словами можно превратить безусловную любовь в отвратительный грех, брошенного кота – в больного поросёнка, сладкий аромат – в удушливый смрад, отчаявшегося человека – в злобное чудище.

– Я больше не допущу такой ошибки, Конда, – с ужасом прошептала Аяна, ощущая леденящую волну памяти на затылке под волосами. – Я увидела дракона там, где была просто стрекоза с большими лапками.

– Катис Эрсет, они точно не кусаются? – спросил, Конда, замерев и испуганно глядя то на неё, то на приподнятую руку, и она вдруг с изумлением увидела перед собой взъерошенного мальчишку с беспокойно распахнутыми тёмными глазами, который слегка задерживал дыхание, боясь пошевелиться, стоя на тёплых выгоревших от солнца досках изогнутого кошачьей спиной мостика в подвижной кружевной сетке тени ив, над громогласным хором лягушек, и огромные переливающиеся фасетчатые хищные изумрудные глаза огромной стрекозы, что опустилась на смуглую кисть, царапая кожу цепкими шипастыми лапками, её длинное восьмичастное полосатое тело и раздвоенный кончик брюшка.

Мальчик вдруг прищурился, мгновенно вырастая над ней, меняясь, расширяясь, и весело заглянул ей в глаза.

– У них правда большие лапки, – сказал Конда, нежно касаясь её щеки. – Кимату бы понравилось. Он у нас любит насекомых.

Аяна с улыбкой покачала головой, глядя на его удаляющуюся спину.

– Пойдём, – сказала Гелиэр, прикрывая за собой дверь.

– Он поел? – спросила Аяна, поворачиваясь к кире Атар.

– А? А... Да, – слегка смутилась она. – Поел.

– Гели, мне обязательно там стоять? – спросила Аяна, подавая полотенце своей кире, которая умывалась над большим металлическим тазом. – У меня перемешиваются в голове эти правила. Я должна часами торчать под дверью мужской половины, но при этом мне нельзя находиться там одной, а ещё я должна исчезать, если кто-то из кирио проходит, но оставаться при этом в пределах твоей досягаемости.

– Ты капойо. Пока ты капойо, ты должна следить, чтобы всё было прилично. Поэтому ты можешь заходить на мужскую половину, пока я там.

– Это лишено всякого смысла. – Аяна села на кресло, забирая полотенце. – Я капойо только потому, что это слово написано в договоре, который действует ещё две недели. О каких приличиях идёт речь, если ты совершенно законным образом уже три дня... чешешь спину своему Мирату?

Она покачала головой, но вспомнила своего кота, одним росчерком пера превратившегося в поросёнка, и хмыкнула.

– Аяна, скажи, пожалуйста, Риде, что я хочу выйти в парк, – сказала Гелиэр решительно. – Я веду себя глупо, оттягивая этот момент.

19. Терпение и покорность очищают грехи совести

Тёплые ладони ветра гладили спину в вырезе синего платья. Мощёная дорожка встречала серыми гладкими камнями подошвы синих туфелек, и Аяна шла, гадая, почему они такого цвета. Конда выбрал его просто так, или потому, что знал, что ей предстоит почти три недели работать в доме, где катьонте носят синее? Или это случайность, и мастер сам снял с полки прочную синюю ткань, когда прочитал детали заказа? Огромный, скандальный крикливый мужлан с широченной растоптанной лапой! Да уж. Впрочем, какая разница. Туфельки были чудесны, достаточны и соразмерны, они обнимали ступню, словно ладони Конды, и Аяна прикусила губу, чувствуя, как слегка зудят кончики ушей от некоторых воспоминаний.

Айлери шла в нескольких шагах, рассматривая цветы и поглядывая на весёлую Риду, которая шепталась с Гелиэр, время от времени отстранялась от неё и недоуменно морщилась.

– Эти розы очень красивы, хоть и мелкие, – сказала она. – Капойо, ты очень молчалива. Ты закончила вышивать своих странных созданий?

– Почти, – кивнула Аяна, замедляя шаг, чтобы поравняться с ней. – Осталось чуть-чуть. Было не до этого. Но у меня уже готовы новые наброски.

– Я тоже почти закончила, – сказала Айлери. – Ту вышивку, с которой приехала сюда. Она утомила меня. Она оказалась неудачной, раньше я не видела этого, но теперь она полежала некоторое время, и это стало очевидно.

– Так брось её, госпожа, – улыбнулась Аяна. – Мой друг писал книгу, и он как-то сказал, что, в отличие от пьес, которые хороши с пылу с жару, как пирожки, книга – как вяленый окорок. Её необходимо оставлять в прохладном месте и не беспокоить, чтобы она... дозрела. А если спустя это время видишь, что она неудачна, то нужно оставить её и начать новую, и в один прекрасный момент всё получится.

– Твой друг писал книги и пьесы? – немного удивилась Айлери. – У тебя очень странные знакомства, капойо.

– Разве? – пожала плечами Аяна. – Он очень милый человек, и искусно обращается со словом.

– И о чём же была его книга?

Аяна задумалась, вспоминая сплетения судеб героев истории Харвилла.

– О кругах на воде, – сказала она наконец. – О пути и гармонии души с миром.

– Это странно. И скучно.

– Нет, отнюдь. Среди книг, что мне попадались, были такие, что насыщают тебя сведениями, необходимыми для того, чтобы идти дальше. Они не скучные, просто, если съесть много соланума со свининой, потом животу тяжко, а голова ничего не соображает. Есть сказания, такие, что похожи на причудливые пирожные, которых много не съешь, потому что от сладости на языке возникает противное ощущение. Есть те, которые похожи на вашу похлёбку, в которой среди одной воды плавают скромные кусочки моркови и курятины, и ты, проглотив такую, недоумеваешь, – что это было? А книга Харвилла, которую он так медленно пишет, она как большая, большая кружка ачте, которую пьёшь у очага дождливым вечером. Она тоже в основном состоит из воды, но она согревает тебя изнутри. А иногда в ней попадаются терпкие листики, и этот ачте пахнет, как воспоминания позапрошлой весны, когда лепестки слив и яблонь падали на плитки двора и укрывали их розовым нетающим снегом. Она не скучная. Она насыщает, но по-другому.

– Ты сравниваешь книги с едой? – переспросила Айлери.

– Ну, да... Есть пища для тела, есть пища для глаз, то, что наполняет тебя красотой, как эти розы, а есть... вроде пищи для воображения или ума. То, что подталкивает тебя к мечтам или размышлениям.

– Я читала несколько книг. Они были скучные. Всё это я слышала и от дэски Мауретты, и от дяди.

– О чём они были?

– О заветах добра и совести и о том, как важно им следовать.

– Все? Все были такие?

– Да, – подняла бровь Айлери. – А что ещё читать? Справочник родов?

– Ну дэски же читают свои... книжки. Неужели нет книг для юных кирий?

– Есть, – округлила глаза Айлери. – О заветах добра и совести.

Аяна шла, жалея, что поехала тогда с Гелиэр в галантерейную лавку вместо книжной. Ей стало до ужаса любопытно, что же за книги там продают? А ещё она вспомнила записи Конды, его большую книгу, где арнайская обстоятельная вязь перемежалась со страницами остроумных зарисовок на общем языке, теперь утраченную, которую она так и не успела прочитать внимательно, потому что уделяла гораздо больше внимания буквам на его спине.

– Но... Такие... О путешествиях, например, – сказала она. – Или, знаешь, вроде сказаний, но не древние.

– Ты имеешь в виду, книги о том, чего нет?

– Да.

– Как твои вымышленные создания? – Айлери остановилась. – Какой смысл писать и читать книги о том, чего нет?

– Чтобы... Ну, чтобы мечтать. Лежать в темноте, засыпая, и мечтать, и чтобы мечты переносили тебя в какой-то другой мир, где всё так же, но слегка иначе, или вообще по-другому. Представлять себя другим человеком, или вообще созданием из сказаний, которое живёт под водой. Что чувствует рыба, выныривая и летя над водой? Я знаю только, что чувствую, ныряя в бухте, но неужели тебе никогда не хотелось узнать, что чувствуют рыбы... или как видят сверху чайки наши корабли, стоящие в порту, когда летают так высоко?

– Ты... Ныряешь в бухте? – изумилась Айлери. – Что?!