Марина Ефиминюк - Бесстрашная
Умение весьма пригодилось в Институте благородных девиц, когда меня каждую неделю запирали в чулане в назидание за дерзость.
В лавке царила непривычная пустота, хотя обычно в послеобеденные часы в торговой зале обязательно кто-нибудь толкался. На стене висел выдранный кусок из газетного листа с той самой злосчастной колонкой. При выходе на высоком круглом столике лежала пачка листовок-«молний» с большой гравюрой Жулиты. Так папа протестовал против несправедливого обвинения и говорил всему миру, что я не соврала.
Когда мы обнялись, я пробормотала отцу на ухо:
— Как ты разрешил дядюшке Кри притащить в лавку приятелей?
— Они сказали, что хотят тебя защищать, но распугали всех посетителей. Ты же знаешь, что болезни делают людей нервными.
Тут к нам подскочил сам Кри с куском затвердевшего бобового сыра, рассыпавшегося в руках белыми комочками.
— Давай, маленькая нима. — Он сунул мне угощение, имевшее весьма специфический вкус и запах, прямо под нос.
— Ой, ну, брось, Кри, — сморщилась я. — Никогда не понимала этой традиции.
— Давай-давай. Ты прошла посвящение.
Он заставил меня откусить толику пресного пахучего кушанья. С кислой миной я принялась пережевывать кусочек, напоминавший мне о тоскливых и страшных часах, проведенных в зловонной камере.
Вообще-то бобовый сыр часто использовали в готовке вместо мяса, но из-за того, что им кормили в тюрьмах арестантов, в народе его прозвали «сыром каторжников». Если человек возвращался из заключения, то родные всегда встречали его куском такого кушанья. Считалось, что, отведав его на воле, человек больше не попадал в застенок, что, безусловно, противоречило здравому смыслу.
Распугав абсолютно всех покупателей, приятели дядюшки Кри устроили из торговой залы игральный салон, а сам старый разбойник незаметно улизнул из лавки. Бандиты шумно резались в «двадцать одно», от их звучных голосов содрогался маленький особнячок.
Раздраженный беспрерывной руганью, отец делал вид, что изучает аптекарский альманах о прессовании морских водорослей в пилюли, а я варила густую похлебку из принесенного Кри бобового сыра. Вдруг разгульные охранники примолкли, по деревянному полу заскребли ножки стульев и снизу раздался испуганный возглас:
— Помогите!
Узнав голос Яна, мы с отцом удивленно переглянулись.
— Ката!! — В том, как бывший помощник позвал меня по имени, просквозил неподдельный ужас.
Пока лихие стражи не довели беднягу до приступа рвоты или глубокого обморока, я поскорее спустилась в аптечную лавку. С видом затравленного кролика Ян прислонялся спиной к входной двери и закрывался руками, видимо, предчувствуя оплеухи. Для устрашения Лысый Джо закатал рукава, демонстрируя вытатуированную русалку на волосатой руке, и вопросил грозным голосом с характерной хрипотцой:
— Ты газетчик?
— Я? — переспросил Ян, не понимая, какого от него ответа ждут, чтобы не оказаться побитым. — Да?
— Газетчик?! — взревел здоровяк.
— Нет? — пролепетал бедняга.
— Так да или нет?!
— А как лучше ответить?
— Лучше свалить отсюда, — цыкнул приятель Лысого Джо, сделав вид, будто собирается дать Яну затрещину, и тот вжал голову в плечи, как будто становясь ниже ростом.
— И что тут происходит? — скрестив руки на груди, вымолвила я.
Выказывая редкую сплоченность, с видом нашкодивших гимназистов, пойманных на травле неказистого одноклассника, бандюги повернулись ко мне.
— Катарина, они меня убивают! — Не теряя времени, Ян сорвался с места и спрятался за моей спиной. Учитывая, что я едва доставала ему до подбородка, то со стороны наверняка выглядела маленькой отчаянной болонкой, защищавшей от стаи одичалых псов трусливого волкодава.
— Маленькая нима, не серчай. У него гравират в сумке лежал, — замямлил Лысый Джо, видимо, понимая, что прямо сейчас из лавки его выдворят, а ему отчаянно не хотелось сворачивать партию, ведь, если судить по доносившимся снизу выкрикам взбешенных игроков, здоровяку шла хорошая карта и он выиграл тридцать медяков.
— Они отобрали твой гравират! — моментально наябедничал Ян, указав пальцем на притихшую охрану.
— Где гравират? — тоном преподавательницы из Института благородных девиц вопросила я.
Опустив голову, один из здоровяков протянул мне магическое устройство.
— Только это… — промямлил он и поднял ногу, под его каблуком пряталась размолотая крошка, оставшаяся от слюдяной пластины.
— Новенькая совсем была! — подливал масла в огонь Ян, мстя за пережитый ужас перед избиением.
— А теперь, голубушки мои, пока вы не угробили единственного Каткиного ухажера, выметайтесь-ка отсюда! — потер руки спустившийся со второго этажа отец.
Он пытался выглядеть рассерженным, но радость в голосе выдавала, как страстно он мечтал избавиться от охраны, распугавшей клиентов. Не ошибусь, если заявлю, что он не желал делить собственноручно прикормленных хворых с генеральской вдовой, державшей аптекарский двор в параллельном переулке.
— Бо, мы же как лучше хотели… — принялся оправдываться Лысый Джо.
— Знаю, знаю. — Отец мягко похлопал здоровяка по плечу, незаметно подталкивая к выходу. — Будешь выходить, переверните табличку, что лавка уже закрылась.
Пока отец приводил в порядок лавку, костеря на разные имена сбежавшего еще днем Кри, я накрывала на стол. Ян внимательно следил за тем, как я расставляю плошки с закусками, пристраиваю на подставку кастрюлю с бобовой похлебкой.
— У меня дома травят крыс, — вдруг заявил он.
Невольно я покосилась на объемную сумку, едва не конфискованную шайкой охранников. Забитая вещами пузатая торба лежала на диване.
— Большие крысы?
— Вот такенные! — Ребром ладони он рубанул по сгибу локтя, намекая, что твари выросли в полруки. — Страшно жутко.
— И ты пришел ко мне? — с иронией в голосе уточнила я, догадываясь, в какую сторону клонит приятель. — Почему не к Онри?
— Онри нет в Гнездиче.
— На постоялый двор?
— Вдруг меня там ограбят? Не слышала историю про купца из столицы? Ему за три золотых, зашитых в пояс кальсон, перерезали горло от уха до уха. — Он живописно провел пальцем по горлу.
Помолчав, я резюмировала:
— То есть ты снова хочешь остаться ночевать у меня?
— Я даже одеяло принес и пижаму! — воспрянул духом Ян.
— Переночуешь в гостевой комнате, — распорядился отец, слышавший наш разговор, и принялся мыть руки щелоком. — Только дверь запри, а то вдруг Катка снова лунатить начнет.
— То есть за мою честь ты не беспокоишься? — хмыкнула я, подавая родителю полотенце.
