В смысле, Белоснежка?! - Анастасия Разумовская
Бертран висел на верёвке, которая уходила вверх.
– Ты откуда тут? Как?
– Пирожки, – ворчливо напомнил он.
Я чуть не выругалась. Слезла, разломила пирожок.
– С рыбой.
Глаза Бертрана вспыхнули радостью.
– Махнёмся?
– Сначала ответь.
– Ну… Дядя обожал меня под арест сажать, то за одно, то за другое. Такое вот тупое наказание за всякую ерунду. Со временем я расшатал решётку так, что она стала выниматься из пазов, притащил верёвку и всякое разное. Короче, обустроился. Моя камера в той же башне, что и твоя, только этажом выше.
– То есть, дядя всегда сажал тебя в одну и ту же камеру?
Бертран хмыкнул:
– Нет, конечно. Но в башне их всего две.
– То есть… Мою ты тоже обустроил?
– Ну конечно! Я ж не знал, куда меня посадят в следующий раз.
– И решётка…
– Ну да!
– Тогда – заходи. Мои пирожки – твои.
Бертран обрадовался, раздвинул прутья решётки и ногами вперёд соскользнул в окно.
– А верёвка? Стража её не заметит?
– Не. Они никогда не смотрят наверх.
Бертран с наслаждением запихнул пирожок в рот, закрыл глаза и зажмурился от удовольствия. Прожевав, вздохнул:
– Никто не готовит пирожки так вкусно, как Беляночка, тюремный повар. У неё лёгкая рука…
– Беляночка? У неё ещё сестра Розочка, да?
– Угу.
И он принялся за второй пирожок.
– Меня на закате казнят, – пожаловалась я. – По приказу Белоснежки.
Бертран дожевал.
– Чёрт, – расстроился похоже, – досадно… Готов составить тебе компанию до вечера и… Скрасить последние часы.
Он вдруг хитро улыбнулся, притянул меня к себе с явным намерением целоваться. Я слегка ударила кулаком в его плечо:
– А спасти меня? Нет такого желания?
Кот растерялся. Видимо, подобная мысль в его голову не приходила.
– А как? Я, конечно, могу поговорить с Белоснежкой…
– Побег. Можно на твоей верёвке спуститься вниз…
– На закате, говоришь? Значит, будет светло. И как ты пройдёшь мимо стражи?
Я притворно вздохнула:
– Придётся, видимо, обращаться к Румпелю. В этом королевстве, кажется, только он способен на что-то…
Бертран нахмурился. Поморщился.
– Ты давно исповедовалась?
***
Священник в чёрной сутане и белой рубахе поверх неё – не рубахе, тунике? не знаю, как это правильно называется – вошёл в камеру, сбросил с плеч просторный серый плащ, встряхнул с него снег и посмотрел на женщину, лежащую на кровати.
– Милость Божия с нами, дочь моя. Поднимайтесь.
– Не-ет! – простонала несчастная и всхлипнула под одеялом. – Простите, отец мой, но мне так стыдно от тьмы грехов моих, что я не могу смотреть на ваш светлый лик.
Голос был тонким, почти пищащим, и исполненным жеманства.
– Хорошо, – падре вздохнул, поискал глазами куда повесить плащ, не нашёл. Положил на стол. – Покайтесь, дочь моя и…
Он притянул табурет к кровати, прочитал положенные молитвы на латыни, осенил себя крестным знамением и сел.
– Я никогда не исповедовалась прежде, отец мой, – всхлипнула женщина.
Она лежала, поджав ноги к груди, полностью накрытая одеялом.
– Что ж… Когда-то нужно начинать.
– Когда мне было семь лет, я украла кошелёк. Накупила на все деньги конфет. А потом раздавала их за поцелуи…
– Что ж… дети есть дети. Продолжай.
– Украла рыбу со стола, а когда кухарка пожаловалась и меня наказали, подложила ей в только приготовленный кекс живую мышь…
Падре вздохнул.
– Майя, милая, мы так с тобой не успеем до заката. Оставь детские грехи. Бог простит их…
– Я не хочу умирать! – всхлипнула несчастная. – Падре, я не хочу умирать!
– Тебе нужно смириться, дочь моя. Мы все умрём рано или поздно. Продолжай.
– Мне было четырнадцать лет, когда я потеряла девственность… Но мне так стыдно, падре, пожалуйста, наклонитесь ниже, я вам на ухо расскажу…
– Не стоит, дочь моя. О блуде не стоит рассказывать подробнее.
– Но там не только блуд! Блуд это, в конце концов, такие мелочи… приятные…
Падре покраснел. С упрёком взглянул на одеяло.
– Нельзя так говорить, дочь моя! Грехи все ужасны…
Одеяло всхлипнуло.
– Я не могу произнести вслух то, что было потом. Мне ужасно стыдно, святой отец.
– Но мы здесь одни, тебя никто не услышит!
– А мухи?
Падре снова тяжело вздохнул. Наклонился… Под одеялом что-то горячо зашептали, и тонзура священника начала наливаться алым. Однако, прежде, чем она побагровела, одеяло внезапно взбрыкнуло, обхватило его за шею, повалило на кровать, забило рот…
– Простите, святой отец, – выдохнул тоже весь красный и взлохмаченный Бертран, садясь верхом на пытающегося вырваться священника и крепко связывая его руки верёвкой. – Последний мой грех: обман священника и непослушание властям. Каюсь.
– А одежду снять? – хмуро уточнила я, откинув полотняную завесу нужника и выходя в комнату.
– Тебе и плаща хватит. А красть у падре нехорошо.
– Какая разница: плащ украсть или сутану?
– Не кощунствуй!
Бертран возмущённо взглянул на меня, и я поняла, что разница есть. Кот заботливо накрыл священника одеялом. Он уже заменил его угол во рту пленника кляпом, боюсь даже представить, из чего сделанным.
– Ну вот, я выйду из башни, а дальше? – спросила я, набрасывая плащ на плечи, а капюшон на голову.
– Помнишь, какой дорогой тебя привезли?
– Да.
– Дуй по ней. Стражникам на
