Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна

Повернув навершие, Волков отложил трость, раскрыл личное дело, со вниманием его прочел. Казенные бездушные списки. Родился, крестился, на воинскую службу отправился, ординарцем при боевом чародее стал, награды, ранение, списание по ранению. Ни жены, ни детей. С фотокарточки в углу страницы смотрел бравый вояка с кудрявым пшеничным чубом и при усиках.

Григорий Ильич нажал кнопку, утопленную изнутри столешницы.

— Чего изволите, ваше высокоблагородие? — заглянул в кабинет младший чин, письмоводитель Старунов, оставшийся в приказе дежурить.

— Сходи, Иван, наверх, присмотри, как вещи покойного Степана Фомича разбирают, ежели что необычное заметишь, в сторону откладывай, после мне сюда принесешь.

— Будет исполнено.

— Кто в присутствии останется?

Парень смутился.

— Так вы только, вашество, прочие в казенку побежали.

Волков выдержал паузу.

— Тогда вот что, снаружи приказ запри, а постовому передай, чтоб посетители у крыльца обождали. Понял?

— Так точно!

— Исполняй.

— Так точно!

Старунов отдал честь и ускакал, грохоча сапогами по коридору. Григорий Ильич неторопливо привел в порядок письменный стол, личное дело вернул в шкапчик, веревку — в ящик, подхватил трость и вышел из кабинета.

Арестантская клеть в главном зале пустовала, задержанных уже успели допросить и рассортировать, кого отпустили с богом, кого перевели в подвал. Именно туда сейчас направлялся новый пристав.

Он спустился по каменным ступеням, отпер решетчатую дверь своим ключом, потолочный светильник среагировал на движение и немедленно зажегся. Камер было несколько, с дубовыми мощными дверями, окованными железом. Григорий Ильич отпер последнюю. За ней на узких нарах ждали своей участи арестованные Антип Рачков и подельник его по кличке Ноздря. Оба были изрядно избиты и смотрели на визитера, злобно скалясь. Волков без страха вошел, дубовая дверь за его спиной захлопнулась. Звуков она почти не пропускала, на совесть столяры с каменщиками устанавливали, ну разве что могло показаться, что там, в камере, кому-то на флейте либо на дудочке в голову пришло играть. Но это же полная нелепица, правда?

Через четверть часа Григорий Ильич вышел в коридор, под подошвой хрустнул какой-то осколок, и пристав дернул ногой, сбрасывая мусор. Лицо его было холодно-неподвижным, но на челе блестели капельки пота, а костяшки пальцев были слегка ободраны. Волков заметил это уже наверху, усмехнулся и слизнул кровавые капельки, став похожим на хищника.

Возвратившийся с задания Старунов застал начальство в его кабинете, погруженным в бумаги.

— Что там, Иван?

— Извольте, вашбродь, — письмоводитель положил на сукно револьвер, — а больше ничего необычного не нашли.

— Так-так… — Волков приподнял собольи брови. — Дамская игрушка?

— Среди кофейных зерен запрятана была. Необычно. Свое-то оружие Степан Фомич в сейфе хранил.

— А в день смерти?

— При нем находился, в кобуре на поясе.

— Кто осмотр тела проводил?

— Когда? — испугался Иван.

— После обнаружения. Да ты садись, в ногах правды нет.

Младший чин опустился в кресло для посетителей, сложил на коленях руки; чисто школьник, даже пальцы чернилами измазаны.

— Давай, Старунов, — кивнул пристав, — по порядку. Кто в тот день дежурил? Кто о трупе сообщил? Кто за ним поехал?

— Дежурил я, посетителей особо не было, я приказ отпер да возился с бумагами, жалобы в приходную книгу оформлял. Евсей Харитонович тоже… То есть пришел чуть погодя…

Трость Волкова, прислоненная к шкапу, мерцала уютным янтарным светом. Так себе чародейство, призванное доброжелательную атмосферу создавать, чувство безопасности, мелочь, одним словом. Но юному письмоводителю и того хватило. Старунов описал свой день в подробностях, как прибежал в приказ мужик в тулупе, сказывал, пристав у проклятой усадьбы повесился, как поехали туда Давилов с ним, Иваном, как рыдать начал еще в санях, увидев болтающееся на суку тело.

Тут младший чин начал размазывать по щекам свежие слезы.

— Дядька Евсей велел мужикам на дерево лезть, веревку резать. Мы покойника в рогожку завернули да в приказ отвезли.

— Дознание проводили?

— Какое еще дознание? Все и так понятно, Степан Фомич, — Старунов сглотнул, — от бесчестья руки на себя наложил. Он ведь не простой мужик был, из благородных, офицер, хоть чипа и невысокого. Давилов так и сказал нам: давайте-де, ребяты, пристава нашего имя трепать не будем.

Волков подумал, что от бесчестья в Берендии пулю себе в лоб пускают, а не на сук лезут, тем более оружие при Блохине было, но озвучивать мыслей не стал, спросил с отеческой лаской:

— В чем же бесчестие, Ванечка?

Старунов поднял на него заплаканные глаза, зрачки были янтарного цвета, протяжно всхлипнул.

— Огромные деньжищи нашему приставу предложили, он не устоял, честью поступился. А исправить уже ничего не смог.

— Деньги нашли?

— Не искали даже, чтоб позор не множить. Записали в рапорт: руки на себя наложил от рассудка помутнения.

Волков пружинно поднялся, приоткрыл оконную створку, чтоб развеять кабинетную духоту, щелкнул по навершию трости.

— На револьвере гравировка «НБ». Как подругу Блохина звали?

— Подругу? — Оживившийся от свежего воздуха младший чин сально улыбнулся. — Да обычно — Зизи, Мими, Жужу, как там еще девиц беспутных прозывают. Ходок наш пристав был именно по этой части. Еженедельно в бордель наведывался.

Уточнив название заведения, Григорий Ильич подчиненного отпустил.

Над головою все еще грохотали, работа в квартире шла полным ходом. Надев пальто, Волков покинул приказ и отправился обедать.

Полученная информация сортировалась автоматически, не требуя сосредоточенного внимания.

«Осторожно, Грегори, эти лизоблюды уже одного пристава уморили, и за тебя могут приняться», — пошутил он про себя, улыбнувшись отражению в витрине ресторации. Дело оказалось не особо сложным, как говаривал один знакомый по туманной столице мистер, на одну трубку. Сражаясь с чудовищно пережаренным бифштексом, Григорий Ильич поглядывал на улицу, задерживая взгляд на раскрасневшихся от мороза личиках местных барышень. А хороши берендийки, особенно молоденькие, после тридцати их обычно разносит во все стороны, ежели замуж пойдут, или, напротив, высушивает до костистости. Любопытно, с Попович что произойдет?

— Какие люди! — разнеслось по зале. — Приятного аппетита, Григорий Ильич.

Волков поклонился господину Чикову, сбрасывающему на руки официанта шубу. С Сергеем Павловичем он познакомился в поезде, когда Хрущ представлял молодого человека своему хозяину — всесильному Бобруйскому. Хрущ был тот еще проходимец, адвокатишка, на руку нечистый. Обслуживал всех, кто мог заплатить, и в родном Крыжовене, и в Змеевичах; были у Волкова с ним кое-какие дела, в полицейские отчеты не включенные. Чиков же мог произвести впечатление скорее приятное, если бы не блуждающий взгляд, выдающий пристрастие красавца-брюнета к курению опиума.

— Присаживайтесь со мной, Сергей Павлович, — предложил Волков любезно.

— А я ведь вас в приказе искал, — сообщил поверенный, устраиваясь напротив.

— Неужели?

Чиков бросил официанту:

— Как обычно! — И кивнул собеседнику с дружелюбной улыбкой: — Гаврила Степанович велел всенепременно вас к себе пригласить.

— Передайте господину Бобруйскому мое нижайшее почтение. Непременно визит нанесу, только с делами в приказе разберусь.

— Завтра.

— Простите?

Официант поставил перед Чиковым глубокую тарелку со щами, шкалик водки, рюмку, тарелочку с толстыми ломтями серого ноздреватого хлеба, налил из шкалика. Адвокат принял рюмку, опрокинул в рот, занюхал горбушкой. Волков мысленно поморщился.

— Хорошо! — отпустил Чиков официанта. — Мы, Григорий Ильич, люди простые, к бифштексам заграничным не приученные, нам бы щец под водочку да к милке под бочок. Желаете?

— К вашей милке под бочок? — подмигнул Волков.