Елена Романова - Одна из тридцати пяти
Он наклонился и прошептал ей на ухо:
— Руки за спину, я сказал.
— Вы что меня свяжите? — кажется, ее посетила пугающая догадка. — Берингер, вы мерзавец… — прошипела она, покорно исполняя приказ. — Это вам не пройдет даром. Клянусь.
Сначала к ее запястьям прикоснулись мужские ладони. Теплое, ласковое, почти благоговейное прикосновение, обжигающее кожу.
— Как давно? — горячий шепот раздался над ухом. Нет, не так… Берингер коснулся губами ее волос, приводя девушку в замешательство.
— Не понимаю, что…
— Шшш, — кончики пальцев выписывали узоры на ее обнаженных плечах. — Как давно? И сколько это стоило? Назови свою цену, Джина.
Этот проникновенный, властный, глубокий шепот и движения его рук приносили настоящую муку.
— Говори, — коротко, резко на выдохе. Хорошо, что Райт не видит ее лица.
Все его тело напряжено, каждая мышца ноет от усталости и жажды. Он уперся ладонями в спинку ее стула, нависнув на ее ухом, слыша ее прерывистое дыхание.
— Я жду, Джина. Но учти: терпение у меня не железное.
— Я ничего не понимаю. Но знаю, когда вы осознаете, какой вы жалкий кретин, будет уже поздно. Потому что я говорю правду.
— Твой отец получил несколько тысяч золотых лир, милая. Деньги от Виктора де Мотинье.
Она вскинула голову, неплохо разыграв изумление. Главное: не смотреть в ее темные миндалевидные глаза. Райт стиснул спинку стула, наклоняясь ниже:
— Лучше бы тебе рассказать обо всем самой, Джина, потому что каждое произнесенное мною слово обойдется тебе слишком дорого.
— Прекратите, Райт! Пора бы уже понять, что я ничего не знаю ни про деньги, ни про вашу дурацкую записку.
Ее упрямство не доведет до добра, потому что Берингер умел ломать любые «преграды». И его не заботили методы.
— Скажи, когда передумаешь. Договорились? — усмехнулся он, затягивая узел на ее запястьях.
— Что вы собираетесь делать? Не будете же вы меня пытать? Берингер?
— А что мне помешает? — закончив, он обошел стул, встав перед ней. — Ну как? Еще не передумала?
— Посудите здраво, милорд. Разве у вас есть прямые доказательства против меня? Вы посчитали, что меня могли купить задолго до моего приезда в замок. Так?
— Начинаешь соображать, — вымолвил он, обхватывая ее за плечи и поднимая на ноги.
— У вас есть записка… Это шифровка, верно? И как назло, тоже против меня. И все это связано с епископом. Так?
— Это ты мне расскажи: так или не так, — произнес Райт.
— Что еще у вас есть против меня? А? — она без робости взглянула в его глаза. — Подумайте…
— Милая, если бы я верил всем, стал бы я начальником тайной канцелярии, как думаешь?
— Но я говорю правду.
— В этих стенах я слышал подобное не раз и даже не два, — Райт склонил голову, изучая ее лицо. — Единственное, что я усвоил, что женщинам, вроде тебя, нельзя верить.
Он взял стул за спинку и переставил к стене. Теперь Джина стояла посредине комнаты: руки связаны за спиной, ноги скованны цепями. И она была такая маленькая, трогательная и напуганная.
— Берингер, прошу — поверьте мне! — зашевелились ее побледневшие губы.
— Я знаю, кому выгодна смерть Эдмунда, — произнес он, медленно ходя по кругу, — но мне нужны были исполнители. А я всегда нахожу то, что ищу. Правда, тебе все-таки удалось некоторое время морочить мне голову, и я даже поверил, что ты можешь быть не при чем.
— Я действительно не при чем.
Берингер усмехнулся.
— Вижу, тебе сложно понять, девочка, что за каждое слово, которое вылетает из этого рта, — мужчина схватил ее за подбородок, сжал пальцы, вынуждая ее губы выпятиться вперед, — придется ответить.
Она не смела вздохнуть. Цепи но ногах жалобно звякнули.
— Чего же ты молчишь, милая? — его глаза сверкали гневом. — Расскажи, как ты потешалась надо мной, изображая из себя невинную овечку. Ну же, Джина!
Вот теперь она испугалась по-настоящему. Кажется, поняла, что сейчас он безумно опасен. Сейчас Райт и в самом деле походил на цепного пса, готового вопреки ненависти и презрению, наперекор принципам, пойти на самое настоящее преступление.
— Ты же прекрасно знаешь, что ты делаешь со мной, так ведь, маленькая лгунья? — приближая свое лицо к ее пылающему лицу, — и уверен, до недавнего времени это тебя забавляло, правда? Этакая скромная невинная девочка…
Она молчала, потому что не могла выдавить ни слова. И правильно: любое ее движение, а особенно движение этого чувственного рта лишили бы его остатков самообладания.
— Я же предупреждал тебя, чтобы ты держалась от меня подальше, верно?
— Райт… — фатальная ошибка! Она не успела договорить.
Его реакция была молниеносной. Горячий грубый, почти болезненный поцелуй обжег ее губы.
* * *Было лишь одно обстоятельство, которое заставило меня, ничем не примечательную девушку из Хоупса, только раз в жизни испытать гамму всех самых мрачных, болезненных, губительных эмоций — близость этого мужчины. Его звериный, полный пренебрежения, страсти и порока поцелуй стал для меня первым. Тем, что любая девушка должна запомнить навсегда. Райт терзал мои губы с настойчивостью изголодавшегося животного, пока я не сжала зубы. Райт отпрянул, шипя от боли.
Видя, как он подносит тыльную сторону ладони к губам, стирая кровь, я предполагала, что это и есть конец всей моей жизни. Однако, мужчина довольно резко схватил меня за руки, срезал веревку, затем присел передо мной, снимая цепи с щиколоток. А я поняла, что рыдаю — беззвучно и горько.
— Что вам еще от меня надо? — от каждого его прикосновения, я хотела сжаться в комок.
Зато теперь я свободна, но не шевелюсь, и Берингер тоже не двигается. Кажется, ему неприятны мои слезы. Более того, он просто не выносит их.
— Я не стану извинятся, — произнес он мрачно, извлекая портсигар.
— К черту ваши извинения! Уверена, вам понравилось.
— Не стану спорить, — он закурил, водя кончиком языка по прокушенной губе.
Это движение, его набухшая губа, его лицо, которое еще пылало страстью, ввергли меня в пучину ужаса.
— Что дальше? — бросила с вызовом. — Что еще сделаете, чтобы я призналась во всех смертных грехах?
— Я и так знаю все о твоих прегрешениях, — отозвался он, делая несколько торопливых затяжек и сразу туша окурок о стену узилища, — хотелось просто услышать правду от тебя, Джина. Но, видимо, каждый из нас останется при своем.
— И что же? Не будет каленого железа, кнута и щипцов?
— А надо? — он повернулся, смерив меня взглядом. — Могу устроить.
Я промолчала. Не могу долго смотреть в его глаза. Вообще, не могу смотреть на него! Ни сейчас, ни потом, никогда.
