Тариф на любовь - Виктория Серебрянская

– Даже так… —Едва слышный голос старухи еще больше походил на скрип старой двери. – Ну наконец-то. – И тут же повернулась к Алексу: – Девушка может войти в мой дом и переночевать. Но тебя не пущу! Мне кровососы в доме не нужны! Ночуй где хочешь!

Сморщенная, черная от времени рука потянулась ко мне в явном намерении схватить. Но я торопливо отпрянула и замотала головой:

– Нет-нет! Спасибо вам огромное за доброту! Но я не хочу вас стеснять! Мы пойдем…

– Глупая! – Старуха ехидно каркнула, насмешливо кося на меня темным блестящим глазом. – Твой спутник – вампир! Ему от дождя ничего не сделается! Неужто не знала?

В этом скрипучем, ехидном голосе было столько насмешки, что я невольно выпрямилась:

– Знаю, конечно. Но это ничего не меняет.

– Вампиркой заделаться хочешь?

Хороший вопросик. В моем мире Алекс не мог меня обратить. Но теперь все изменилось. В этом мире магии полно. Вот только намерений Алекса я не знаю. Я постаралась как можно небрежнее пожать плечами. К счастью, старуха не стала настаивать на ответе:

– Впрочем, не важно. Кто я такая, чтобы спорить с богами. А от ночевки не отказывайся. Пока ты человек, от простуды твой вампир тебя не спасет.

Рука, такая же узловатая и изувеченная временем, как и клюка бабки, все-таки вцепилась в меня и потащила к дому. Я нервно дернулась:

– А как же Алекс? Он..

– … вампир. И от дождя не растает! Все, идем уже, холодно, у меня от сырости уже кости ноют.

Я растерянно оглянулась, влекомая неожиданно сильной бабкиной рукой. Алекс ободряюще мне кивнул, прошептав одними губами: «Не беспокойся обо мне. Все будет хорошо». В следующее мгновение дверь захлопнулась у меня перед носом, отрезая меня от ночного дождя, сырого леса и Алекса.

В груди что-то тоненько и тревожно заныло.

Глава 19

– Ну, чего встала? Проходи. Ничего с твоим вампиром не сделается. Не сахарный, не растает.

Нервно дернувшись, я наконец отлепилась от закрытой двери и огляделась. Место, в котором я очутилась, до жути напоминало сказочную избушку бабы Яги. С той поправкой, что жилище приспешницы Кощея всегда рисовали чистеньким, беленьким, с огромной русской печью.

Здесь тоже была печь. Занимала почти всю дальнюю стену напротив входа. Вот только она была до такой степени темной и закопченной, что невозможно было понять из какого материала она сделана. Я содрогнулась при виде этой по-адски мрачной печи.

– Сядь к столу. – Занятая своими мыслями, я не заметила, как старуха уже успела что-то поставить на стол у окна, слева от входа. – Вот, попей молока с медом да с травками. Никакая хворь тебя не возьмет.

Под моим осоловевшим взглядом на столе появилась большая, с виду глиняная, кружка, лукошко с кусками чего-то темного и маленький горшочек, размером чуть больше кулака Алекса. По спине пробежал озноб. Алекс! Как же он там? Там ночь, непрекращающаяся морось и холод. Я почувствовала себя предательницей.

– Да что ж такое! Чего встала? Говорю ж, ничего твоему вампиру не будет! Свет еще не видывал кровососа, больного лихоманкой! И твой первым не станет! – Скрипучий голос бабки буквально ввинтился мне в мозг. Я наконец оторвала взгляд от стола и заторможено посмотрела на старуху. – Он на сеновал пошел. Там крыша хорошая, не протекает. А ты сядь и выпей горячего. А то уже окоченела вся. А пока будешь пить, и одежка твоя просохнет. Жаль, нету у меня ничего тебе дать, чтобы переоделась.

Под нескончаемое ворчание бабки я все же присела к столу. Как ни страшно было принимать у нее еду и питье, я все же взялась за исходящую паром кружку. Потому что в одном бабка была права: я уже окоченела так, что почти не чувствовала кончиков пальцев.

Кружка действительно оказалась глиняной. Причем, не такой, какие продавались в сувенирных магазинчиках моего мира: блестящие, нарядные, разрисованные разными узорами. Эта была чуть кривобокой, словно рука мастера дрогнула в самый неподходящий момент, с потрескавшимися краями, унылого серо-коричневого цвета. Обхватив ее теплые бока ладонями, я пригубила горячую жидкость и невольно удивилась: когда бабка успела нагреть молоко почти до кипения?

Пряча лицо в облачке теплого пара, поднимающегося от кружки, я неспешно оглядывала помещение. Тело постепенно согревалось. Глаза выхватывали все новые детали странного жилища. Какие-то короба или сундуки на полу у стен. Под потолком, словно клочья старой паутины, висели растрепанные пучки трав. А в углу смутно виднелось нечто, сильно похожее на ожерелье из головок репчатого лука. Низкий, наверняка закопченный потолок, терялся в сумраке плохо освещенного помещения. Кстати, я так и не поняла, какой способ освещения использовала бабка. Ни свечей, ни ламп, ни других источников огня я не заметила. Кроме печи. Но, насколько я могла судить, печь не топилась. Но в домишке было тепло и достаточно светло, чтобы видеть обстановку и ковыляющую бабку.

Старуха, покряхтывая, перемещалась из угла в угол у печи. Присмотревшись, я поняла, что она готовит две постели: одну на печи, вторую рядом, на лавке. Или каком-то лежаке. Не сильна я в старинной мебельной обстановке.

Закончив с ночлегом, моя жуткая квартирохозяйка подковыляла к столу и присела напротив меня:

– Не мечтай над молоком. Я не могу его вечно держать горячим. Допивай. Спать пойдешь на полати. Мне туда уже не забраться, стара слишком стала. А тебе будет как раз. – Подперев сморщенную и коричневую, словно глиняный бок кружки, щеку такой же покореженной рукой, старуха зорко глянула на горшочек: – И меда зачерпни. Хоть пару ложек. Тебе полезно.

Я растерянно оглянулась. Чем зачерпывать-то? Бабка ухмыльнулась:

– И откуда же ты такая взялась? Вон, в бересте хлебные корки. Бери и черпай.

Отнюдь не старушечья проницательность пугала. Я осторожно заглянула в плетеную емкость. Там действительно были корки черного хлеба. И вид у них был такой, словно хранились они тысячу и один год. А потом еще и несколько месяцев их кто-то обсасывал, да не смог сгрызть.

Накатила брезгливость. Корки даже в руки